Через дно кружки. Александр Горохов

сыростью и зимой, накапливали тепло в загорелых телах, а городских жителей нескончаемая жара изматывала.

      – Пе́кло, – говорили они, – когда же закончится это пе́кло?

      Глядели на солнце, небо, но бесконечно далекая голубизна, выпаленная солнцем за лето почти до кипенно-белого цвета, звенела пустотой, напряженностью, будто собиралась оборваться, окончательно сгубить измученных обитателей, молчала и не давала ответа.

      Начиналось воскресенье. Редкий день, когда можно было отвлечься от заводских забот, отоспаться, не думать о рабочих делах, запастись силами на следующую неделю. Кирилл только проснулся, вышел на балкон, облокотился на подоконник и смотрел на горизонт. На далекие деревья, реку, пустырь, заросший бурьяном. Глядел и ни о чем не думал, а просто, если говорить высокопарно, созерцал бесконечную и постоянно изменяющуюся природу. А если говорить по-простому – просыпался. Отходил ото сна.

      Взгляд его привлекла фигура. Далеко, но Киришке было ясно видно, как по набережной шел гражданин, одетый не по сезону тепло. Застиранный до серого вида когда-то белый парусиновый пиджак. Киришка помнил из детства, что на спине у таких красовались шелковые этикетки иностранной компании «Вранглер». Может быть, он и свидетельствовал о модности господина в прошлом, но или прошлое это было очень далеким, или пиджак достался с чужого плеча по случаю. Пожалуй, скорее, было именно по случаю. Потому что темные штаны на субъекте коротковаты, из-под них выглядывали волосатые щиколотки, а на ногах, босых ногах, были зимние широченные, хлюпавшие при каждом шаге ботинки. С таким в разведку или на дело не пойдешь – сразу услышат, застукают! В руке у субъекта болтался в такт шагам большой сверток. Этот сверток, перевязанный разлохмаченной пеньковой веревкой, был не тяжел, но неудобен и по этой причине постоянно перекладывался из руки в руку. Все сказанное о неизвестном, скорее, казалось Кириллу и быть видимым не могло из-за дальности расстояния, но представлялось так ясно, что казалось очевидным.

      Хотя дорога, по которой тип шел, называлась жителями и официальными деятелями «набережной», но на самом деле никакой набережной она не была, потому что река метров за двадцать до этого места поворачивала, уходила вправо, а тут, ниже асфальта, был пустырь и сочился ручей, заросший длинными вековыми сорняками и колючим кустарником. Воняло. Когда-то там, на дне, под сорняками была проложена канализация, но ее давным-давно прорвало, потом кое-как труба затянулась грязью, закрылась ржавчиной и сама собой залечилась. Течь перестало, но время от времени, особенно под весенними и осенними дождями короста размокала, рана вскрывалась, и вонь возвращалась, отравляя воздух и окрестное пространство. Подванивало и сейчас. Хотя грязь и глина от жары окаменели, но, видать, появились от этой самой жары трещины и потекло.

      «Чего ему там делать? Туда так просто не ходят. Там…» – домысливать Кирилл не стал, а продолжил наблюдать за гражданином уже не просто так, не из любопытства, но напрягся, будто охотничий