Эксперимент «Исола». Оса Авдич

было написано с ошибкой, и я всегда считала, что им там все равно. Видимо, я ошибалась. Я разнервничалась, одновременно чувствуя себя польщенной.

      – Когда?

      – После обеда.

      Секретарша на пару секунд задержала взгляд на моей мятой блузке, словно о чем-то раздумывая.

      – Вы успеете съездить домой переодеться, – объявила она, после чего повернулась на каблуках и вышла так быстро, что я даже не успела сделать вид, что не обиделась.

      Три часа спустя я сквозь пронизывающий ветер и проливной дождь прорывалась к Канцелярию. Шрапнель полузамерзшей воды, снега с дождем надувало прямо сбоку, осколки вонзались мне в лицо, чтобы внезапно переменить направление и напасть с другой стороны. Стоял один из тех февральских дней, когда все серо, мокро и холодно, а свет так и остается лишь смутной надеждой. В ту зиму было много таких дней. В новостях каждый день говорили, что год выдался аномально бессолнечным. Может быть, дело в выбросах, может, в изменении климата, может, в том и в другом. Или кое в чем похуже, но об этом, естественно, в новостях не говорили. Об этом люди говорили друг с другом и только уверившись, что никто больше их не слышит.

      Я поднялась по ступенькам. Здание нависло надо мной, словно я входила в пасть гигантского кита, и ветер буквально вдул меня в вестибюль. Отметившись у дежурного, я получила временный пропуск, мне открыли шлюзовые бронированные двери, я оставила куртку и сумку у охранника, и меня проводили к лифту. На дверях и потолке лифта красовалось дымчатое зеркальное стекло, и я тут же почувствовала себя неуютно в новеньком жакете и беспородных бабских полусапожках, добытых в ближайшем к нашей конторе магазине одежды. Жакет сидел хорошо, но сшит был из жесткого материала, и я начала чесаться и потеть уже в лифте. Ноги промокли и замерзли, колготки собрались морщинами. Я накрасилась в надежде выглядеть не так жалко, как обычно, но, кажется, добилась обратного эффекта. От дождя тушь размазалась, дешевую пудру почти смыло со щек, и теперь ее чешуйки держались только на очагах экземы над переносицей и на лбу, ближе к волосам. Я чувствовала себя расфуфыренной и жалкой.

      Первое, что поразило меня, когда я вышла из лифта на четырнадцатом этаже, – это что звуки здесь были другими, приглушенными. На полу лежал толстый ковролин, по которому почти невозможно было идти на каблуках, не вихляясь. Это был этаж мужчин. Темное дерево, хромированная сталь, растения с крупными зелеными листьями – все большого размера, дорогое. Власть въелась в стены, в пол, в потолок. Где-то жужжал кондиционер – словно вертолет в отдалении. Я не знала, куда себя деть – присесть было негде, и не было картин, которые позволили бы сделать вид, что я их разглядываю. Открылась какая-то дверь, и элегантная женщина в возрасте пригласила меня войти. Идя за ней по коридору, я заметила, что она, несмотря на высокие каблуки, шагает по мягкому полу уверенно и быстро. В конце коридора женщина открыла дверь и впустила меня в конференц-зал с видом, от которого у меня закружилась голова.

      – Кофе? Чаю? Воды?

      – Кофе,