Дивизион: Умножающий печаль. Райский сад дьявола (сборник). Георгий Вайнер

разговор о генеральстве.

      Одно слово – йог твою мать!

      – Идем ужинать, – сказал Сашка. – Марина, наверное, уже ждет нас.

      – Это что – ресторан? – удивился я.

      – Это наш клуб…

      Мы вошли в вестибюль, простор которого бесконечно размножался зеркальными стенами. Искусственные деревья и натуральные растения соединились в уютно-тихий зеленый ландшафт. Прогулка на пленэр. Под двухскатной беломраморной лестницей, на невысоком подиуме – точно в цвет – белый рояль «Ямаха», на котором негромко наигрывал седоусый лысый старик в смокинге.

      Охрана быстро рассредоточилась, растворилась, исчезла из виду в холле, а мы неспешно направились к лестнице. Вальяжного вида господин с лицом нежным, как докторская колбаса, успел перехватить Хитрого Пса:

      – Александр Игнатьич, простите великодушно! Ровно на тридцать шесть с половиной секунд… Только проинформировать!

      Серебровский кивнул, остановился, но было совершенно очевидно, что тридцать седьмой секунды он толстяку не даст.

      А я пошел к подиуму, на котором старый тапер играл романтически-печально музыку из «Доктора Живаго». Облокотился я на крышку снежно-белого рояля, посмотрел в лицо музыканта, и стало мне грустно, смешно и обидно.

      Это был не живой человек, а манекен, муляж, удивительно правдоподобно сделанная кукла. Музыкальный робот. И рояль – электро-механическое пианино, пьесу для которого окончили, записали и превратили в компьютерную шарманку. Клавиши сами скакали, прыгали, дергались под неподвижными пластмассовыми пальцами куклы.

      – Здрасьте, маэстро, – негромко поздоровался я.

      Кукла через тонкие очки слепо смотрела в разложенные на пюпитре ноты. Пляшут клавиши, не зависящие от воли и чувств пианиста.

      – Маэстро, по-моему, мы коллеги, – сказал я таперу.

      Ритмично, плавно, пугающе прыгали черные и белые пластинки клавиатуры.

      Подошел Сашка, обнял меня за плечи:

      – Пошли-пошли… Ты чего грустный такой?

      – Не знаю, устал, наверное…

      Серебровский потащил меня по лестнице, весело приговаривая:

      – Запомни раз и навсегда – никогда не жалуйся на усталость! Все равно никто не пожалеет, а уважать перестанут. Кот Бойко и я никогда не устаем! Знаешь почему?

      – Догадываюсь…

      – Вот именно! Мы никогда не работали – мы всегда только играли! Вообще вся жизнь – огромная, увлекательная, страшноватая игра!

      – Ага! То-то я гляжу – ты с рассвета до полуночи только играешь и развлекаешься…

      – Это совсем другое, Серега, – засмеялся Сашка, он смеялся самому себе, он поощрял, одобрял, крепил какое-то свое, тайное знание. Или порок. – В слове «работа» корень – «раб»! Рабское сознание. Нигде в мире не говорят столько о работе и не делают так мало, как в нашей отчизне. Основа нашей трудовой этики – искреннее убеждение, что любое усилие – это работа!

      – Ну да! – усмехнулся я. – Все зависит от точки зрения: ты уверен, что кормишь миллион людей,