Остров невиновных. Ирина Шевченко

раздался грозный окрик:

      – Вы!

      Фаулер развернулся рывком: по тропинке к нему спешил, запыхавшись от быстрой ходьбы, грузный мужчина средних лет в форме полковника авиации, но с усами прямо-таки генеральскими.

      – Вы из полиции! – выпалил он обличительно. – Я слышал!

      Фаулер успел перехватить растерянно-извиняющийся взгляд Вивиен, прежде чем девушка скрылась за плотной стеной растущих на другой стороне прудка кипарисов. Вздохнул и вставил не отданную ей розу в петлицу.

      Как раз и полковник подоспел.

      – Вы обязаны вмешаться! – потребовал он, подступив вплотную. Пышные, присыпанные сединой усы грозно шевелились. – Это возмутительно! Неправильно! Совершенно неправильно, понимаете?

      Следовало поискать кого-то из медперсонала, но лейтенант рассудил, что человек, которому позволено гулять без надзора, вряд ли опасен для себя или окружающих. А слова о чем-то неправильном и требующем вмешательства насторожили.

      – Идемте, – приказал полковник и, уверенный, что его не посмеют ослушаться, зашагал впереди, показывая дорогу.

      Далеко идти не пришлось.

      За кустами сирени обнаружилась беседка, а в ней – еще один пациент. Мужчина в полосатом пижамном костюме стоял у мольберта с карандашом в руке, никак не решаясь начать рисунок, и, что именно в нем неправильно, Фаулер понял не сразу. Лишь обойдя беседку и взглянув на художника с другой стороны, увидел, что глаза у того завязаны платком.

      – Вот! – возмутился полковник. – Вы должны арестовать его! Это же совершенно неправильно! Так нельзя!

      – Можно, – спокойно откликнулся человек из беседки.

      И начал… Нет, не рисовать – беспорядочно водить карандашом по бумаге.

      Чего еще ждать от психа?

      – Невероятная наглость! – продолжал негодовать полковник. – Вы умерли? Так отправляйтесь на кладбище! Или хотя бы ведите себя как приличный покойник!

      Почему Фаулер не ушел?

      Не смог.

      Было во всем этом что-то действительно неправильное. И в возмущении усатого полковника. И в человеке в пижаме. И в рисунке.

      Да, это все-таки был рисунок. Непрерывная кривая, изогнутая и изломанная сотни, тысячи, а то и сотни тысяч раз, превращалась в портрет. Женский. Достаточно четкий, чтобы по нему опознать ту, что изображена на нем. Фаулер точно опознал бы…

      Но художник, сорвав повязку, придирчиво всмотрелся в рисунок, и смятый лист полетел на пол.

      – Так-то лучше, – успокоился полковник. – Но все же вы – неправильный мертвец.

      – Да, – глухо отозвались из беседки. – Я знаю.

      – Почему вы – мертвец? – вмешался в странный диалог Фаулер.

      – Потому что я умер, – ответил художник. Он был далеко еще не стар. Худ. Небрит, отчего казалось, что лицо его измазано угольной пылью. В темных волосах, остриженных коротко и неровно, поблескивала седина, а тонкие пальцы с обгрызенными ногтями нервно подрагивали. – Погиб весной шестнадцатого года.

      – Вам повезло, – неожиданно для себя вывел Фаулер. – Могли дожить