Невеста герцога. Джулия Куин

чтобы что-то требовать.

      – Не имею понятия, – честно ответил он. – Повернитесь, я застегну пуговицы.

      Амелия ахнула, схватившись за шею, и Томас усомнился, едва ли она вообще заметила, что он расстегнул ее платье сзади. Некоторое время он не без удовольствия наблюдал за ее тщетными попытками застегнуть пуговицы, затем сжалился и нежно отвел ее пальцы в сторону.

      – Позвольте мне, – промолвил он.

      Как будто у нее был выбор.

      Он не спешил, вопреки доводам рассудка, твердившего: чем быстрее он застегнет платье, тем лучше. Но его заворожил вид ее бархатистой кожи и золотых прядей, падавших на ее шею сзади и трепетавших от его дыхания. Не в силах устоять перед соблазном, он склонил голову и поцеловал ее в шею.

      Она откликнулась тихим стоном.

      – Пожалуй, нам лучше вернуться, – грубовато сказал Томас, отступив на шаг. Но тут он сообразил, что не застегнул последнюю пуговицу на ее платье, и выругался себе под нос. Было бы опрометчиво снова касаться ее, но он не мог допустить, чтобы она вернулась в дом в таком виде. Поэтому ему ничего не оставалось, как только довести дело до конца со всей решимостью, на которую был способен.

      – Готово, – буркнул он.

      Амелия повернулась, глядя на него с таким настороженным видом, что он почувствовал себя соблазнителем невинных девушек.

      Удивительно, но его это нисколько не огорчило. Он предложил ей руку.

      – Проводить вас назад?

      Она кивнула, и Томас внезапно ощутил очень странную и настойчивую потребность… знать, о чем она думает.

      Забавно. Его никогда не интересовало, что думают другие.

      Но он не стал спрашивать. Он никогда этого не делал, и потом, какая в этом надобность? Рано или поздно они поженятся, и не важно, что они думают, не так ли?

      Амелия никогда не предполагала, что румянец смущения может оставаться на щеках в течение целого часа, но, очевидно, ее щеки все еще горели, поскольку, когда вдовствующая герцогиня встретила ее в холле приблизительно через час после того, как она присоединилась к Элизабет и Грейс в гостиной, ей хватило одного взгляда на лицо Амелии, чтобы ее собственное лицо буквально побагровело от ярости.

      И теперь она стояла, вынужденная молчать, пока герцогиня изливала на нее свое негодование, повысив голос до впечатляющего крещендо:

      – Черт бы побрал эти чертовы веснушки!

      Амелия вздрогнула. Леди Августа и раньше бранила ее за веснушки, хотя их число никогда и не превышало десятка, но впервые ее гнев перешел в богохульство.

      – У меня не появилось ни одной новой веснушки, – возразила Амелия, удивляясь, как Уиндему удалось избежать этой сцены. Он исчез, как только проводил ее, с пламенеющими щеками, в гостиную, оставив на растерзание своей бабки, которая любила солнце не больше, чем летучая мышь.

      Впрочем, в этом была своеобразная справедливость, поскольку Амелия испытывала к вдовствующей герцогине не больше симпатии, чем к летучей мыши.

      Леди Августа отпрянула, пораженная ее репликой.

      – Что