Лина Костенко. Олег Кудрин

Та йду!..[33]

      Детские игры, отчаянные, безбашенные. Прыжки – пострашней, чем с зонтом-парашютом. Неверие в то, что в мире есть смерть. А тем временем, ее железное колесо вновь приближалось к Днепру.

      Весна 1941 года была прекрасной. На день рождения Лине подарили гитару, красиво повязанную, как принято, бархатным розовым бантом. Она так мечтала научиться играть на ней (как там – «дзвеніли сміхом, сонцем і гітарами»), и даже уже начинала что-то бренчать. Лето тоже начиналось прекрасно. Особенно 22 июня – в этот день у мамы день рождения. Бабушка (она тоже переехала в Киев, продав хатку во Ржищеве) собиралась печь традиционный высокий пирог в «чуде»[34]. И вдруг – новость о войне. Лина принесла ее от соседей, куда побежала к подружке. Отец сначала не поверил, рассердился – думал, глупые шутки. Взял ведро, как бы за водой, пошел к колонке, перепроверить. Вернулся мрачный. Всё правда – война.

      Война – зола для Золушки

      Одна Лина не испугалась. Детская решительность требовала выхода, немедленного решения, прямого действия в отместку. «Не бойтесь. Я сяду в самолет, полечу в Берлин, привяжу чернильницу к веревке, да как раскручу ее над Гитлером, как размахнусь! И прямо ему в лоб. И закончится война»[35], – утешала Лина родных. Но в жизни все было наоборот – немецкие самолеты летели и летели. Фронт быстро шел к Киеву, к Днепру…

      Отца мобилизовали сразу. Начальство Облнаробразования постарше эвакуировалось. У семьи Костенко тоже был шанс, но… Приятелю, коллеге отца выделили машину на две семьи. А тот то ли забыл впопыхах, то ли решил не морочиться (это ж Труханов остров – пока туда доберешься), но за Костенками никто не пришел, не заехал.

      Есть удивительные по своей кинематографической выразительности описания этих первых месяцев войны: «Мне было одиннадцать. Шел бой за Днепр. Мы сидели в окопе. Все гремело и сыпалось. Немцы палят по Днепру, советские – по немцам, а все летит над головами у нас. По радио передают, что бои идут в белоцерковском направлении, а немцы уже за горой <…> А мне же скучно. Сидишь среди взрослых, кто-то плачет, кто-то молится, кто-то дремлет <…> Темно. Нащупала какую-то веточку и вожу ею по стене, пишу…» Спустя годы Лина Васильевна не могла точно вспомнить, что она писала, но с поразительной силой передала те ощущения.

      Мій перший вірш написаний в окопі,

      На тій сипкій од вибухів стіні,

      Коли згубило зорі в гороскопі

      Моє дитинство, вбите на війні.

      Лилась пожежі вулканічна лава,

      Стояли в сивих кратерах сади.

      І захлиналась наша переправа

      Шаленим шквалом полум’я й води.

      Був білий світ не білий вже, а чорний.

      Вогненна ніч присвічувала дню.

      І той окопчик —

      Як підводний човен

      У морі диму, жаху і вогню.

      Це вже було ні зайчиком, ні вовком —

      Кривавий світ, обвуглена зоря!

      А я писала мало не осколком

      Великі букви, щойно з букваря.

      Мені б ще гратись в піжмурки і в класи,

      В казки літать на крилах палітур.

      А я писала вірші про фугаси,

      А я вже смерть побачила

33

Ліна Костенко. Мадонна перехресть. – К., Либідь, 2012.

34

Как дальше объясняет сама Костенко, чудо – «это такая высокая круглая форма для теста».

35

Дзюба Іван, Костенко Ліна, Пахльовська Оксана. «Гармонія крізь тугу дисонансів…». К.: Либідь, 2016. С. 130.