Дорога в декабре (сборник). Захар Прилепин

почистив зубы, тяну себя, хватаясь за железные прутья перил, на второй этаж.

      До выхода еще полчаса. Чем заниматься-то все это время?

      Заглядываю в «почивальню» и вижу, как пацаны собираются, суетятся.

      «Куда собираемся?» – хочется мне крикнуть. Вместо этого я боком прохожу к своей кровати, вытаскиваю из рюкзака сигареты и снова спускаюсь вниз, на ходу прикуривая. Дохожу до умывальни, затягиваюсь, глядя на конец сигареты, мягко обвисающий пеплом.

      «Нет, покурить я еще успею, – думаю, – покурить время будет».

      Бросаю непотушенную сигарету на пол, озабоченно решая, куда идти.

      Из сортира слышны громкие звуки.

      «Жизнь», – думаю я.

      Вижу, как Плохиш с Амалиевым несут наверх чан с дымящимся супом. Иду за ними, как собака, привлеченная запахом. С радостью отмечаю, что голоден.

      «Вот что надо сделать, – определяюсь я, – надо супчику отведать».

      Поедаю суп, не замечая вкуса, старательно жую большими ломтями откусываемый хлеб – мне кажется, что, двигая скулами, я не думаю, не думаю, ни о чем не думаю.

      Увидев дно тарелки, понимаю, что нисколько не голоден, вообще не хотел есть, не знаю даже, зачем ел. Присаживаюсь на кровать Сани Скворца и старательно, накрепко перешнуровываю берцы. С самого начала командировки я сплю в одежде, поэтому надевать мне больше нечего, кроме разгрузки, но ее пока рано.

      Покачиваюсь на кровати Саньки, смотрю на затылки парней, приступивших к поеданию макарон.

      «Нет, макарон не хочу. Тушенки не хочу. Хочу чая. Чая нет. Хочу компот».

      Иду с кружкой к Плохишу, он наливает мне компот. С бульканием падает в стакан какой-то склизкий фрукт, похожий на выдавленный глаз. Молча выливаю содержимое стакана обратно в чан.

      – Чего, стаканчик всполоснул? – невозмутимо спрашивает Плохиш. – А ты и руки там помой теперь.

      – Мне без фруктов, – говорю я.

      В три глотка выпиваю компот, снова иду курить.

      Привалившись спиной к мешкам с песком, наваленным у окон, курю в туалете. Все уже облегчились, туалет пуст.

      – Ташевский! – кричит Шея. – Построение! Отделение будешь свое собирать?

      «Бля, у меня еще и отделение. На хер бы оно мне нужно, это отделение», – думаю я, не двигаясь с места и пытаясь увидеть кончик докуриваемой сигареты.

      Держа сигарету в зубах, я щелкаю по ней указательным пальцем, привычным движением, именуемым в народе «щелобан»: когда согнутый указательный палец мгновение придерживается большим и затем с разгоном выскальзывает из-под него. Сигарета, к моему удивлению, не взлетает, сделав под потолком нужника красивый круг, а внезапно бьет мне в глаз еще дымящимся концом.

      Господи, как больно! Мамочки, я выжег себе глаз! Какой стыд! Что я скажу Семенычу?

      Натыкаясь на стены, я бегу к умывальнику, глаз щиплет, будто его посыпали солью с перцем и все это залили кипятком.

      Врубаю воду, набираю в горсть и начинаю омывать свой сощуренный от боли и ужаса зрак.

      – Ташевский! – орет