Вершина холма. Ирвин Шоу

шумную толпу, заполнившую бар.

      – Милый молодой человек, – заметила Трейси.

      – Похоже, он был готов схватить тебя в охапку в утащить к себе домой.

      Трейси засмеялась:

      – Надеюсь, ты не против того, чтобы твоей жене уделяли немного внимания?

      – Немного – пожалуйста. Но не целый же вагон.

      – Я замечаю, девушки с тебя глаз не сводят. Кстати, чем ты занимаешься на горе целыми днями?

      – Милая моя, при десяти-то градусах мороза? Зимой, да еще на высоте десять тысяч футов условия, знаешь ли, не те.

      – Тогда мне следует быть настороже летом? – поддразнила она Майкла.

      – Запомни одно, – сказал он уже серьезнее. – Впервые в жизни я открыл для себя счастье моногамии. Приглашаю разделить его со мной.

      – Я готова, – ответила она.

      Минуту они сидели молча, внимательно глядя друг на друга.

      – Здесь ты совсем другой человек, – сказала Трейси.

      – По сравнению с чем?

      – С Нью-Йорком. Кажется, горы – твоя стихия.

      – Я стал лучше или хуже?

      – Думаю, лучше. С тех пор как мы выехали из Денвера я ни разу не видела тебя грустным. Ты лет на десять помолодел.

      Он засмеялся:

      – Именно это я подумал о своей жене, когда увидел ее сегодня вечером.

      – Может быть, нам следовало бы навсегда остаться в таком месте. – Ее голос прозвучал невесело. – Возможно, мое место тоже в горах.

      – У меня есть кое-какие деньги, а к тридцати пяти годам их будет еще больше, но если я не хочу до тех пор умереть с голоду, мне придется жить в Нью-Йорке.

      – Ох уж этот Нью-Йорк, – многозначительно сказала она. – Его и любишь, и ненавидишь. Все в нем давит на психику – и хорошее, и плохое. Вечная гонка. Здесь ты мчишься с горы, там твоя душа несется куда-то. Тут и газет практически не читают. Забываешь, что где-то идет война, люди убивают друг друга в джунглях. В Нью-Йорке раскроешь «Таймс», и тебе становится неловко от того, что ты в безопасности, отлично накормлен, спишь в мягкой постели; ты начинаешь стыдиться своего благополучия. На улице заглядываешь в лица людей в спрашиваешь себя – как они живут с таким чувством? Тебе оно знакомо?

      – Я понимаю, что ты имеешь в виду, но ничего не могу поделать и стараюсь не думать об этом.

      – Тебя не могут призвать в армию?

      – Я слишком стар. Это мне не грозит.

      Майкл никогда не рассказывал Трейси, как в двадцатичетырехлетнем возрасте, незадолго до окончания Уортоновской школы, в период эскалации войны во Вьетнаме, он, почти не сознавая, что делает, после особенно скучной лекции по статистике отправился на призывной пункт и заявил, что желает вступить в армию. Сержант, сидевший за столом, недоверчиво посмотрел на него, словно Майкл был пьян или наглотался наркотиков, но затем помог заполнить форму и отправил его на медкомиссию. Доктор, усталый медлительный капитан, казавшийся слишком старым для своего звания, от скуки постоянно что-то напевал себе под нос. Но когда он приложил к груди Майкла стетоскоп, на его лице появился живой интерес. Через минуту