На берегах Невы. На берегах Сены. Ирина Одоевцева

вы цитируете Блока, а не меня?

      Мы выбираемся на берег. Еще день и совсем светло. Но на бледно-сером зимнем небе из-за снежных деревьев медленно встает большая круглая луна. И от нее в саду еще тише, еще пустыннее. Я смотрю не отрываясь на луну. Мне совсем не хочется больше смеяться. Мне грустно, и сердце мое сжимается, как от предчувствия горя. Нет, у меня никогда не будет горя! Это от луны, – уговариваю я себя. И будто бессознательно желая задобрить луну, протягивая к ней руки, говорю:

      – Какая прелестная луна!

      – Очень она вам нравится? Правда? Тогда мне придется… Вы ведь знаете, – важно заявляет он, – мне здесь все принадлежит. Весь Таврический сад, и деревья, и вороны, и луна. Раз вам так нравится луна, извольте…

      Он останавливается, снимает оленью ушастую шапку и отвешивает мне церемонный поклон:

      – Я вам луну подарю. Подарок такой не снился египетскому царю.

      Много лет спустя, уже после войны, в Париже, я вставила его тогдашние слова в свои стихи.

      А третий мне поклонился,

      Я вам луну подарю.

      Подарок такой не снился

      Египетскому царю.

      Сделав мне такой царский подарок, Гумилев не забыл о нем, а часто вспоминал о своей щедрости.

      – Подумайте только, кем вы были и кем вы стали. Ведь вам теперь принадлежит луна. Благодарны ли вы мне?

      Да, я была ему благодарна. Я и сейчас еще благодарна ему.

      Гумилев был моим настоящим учителем и наставником. Он занимался со мной каждый день, давал книги поэтов, до тех пор знакомых мне только по имени, и требовал критики прочитанного. Он был очень строг и часто отдавал обратно книгу.

      – Вы ничего не поняли. Прочтите-ка еще и еще раз. Стихи не читают как роман. – И, пожимая плечами, добавлял: – Неужели я ошибся в вас?

      Чтобы доказать ему, что он не ошибся, я просиживала часами над стихами, не нравившимися и непонятными мне, стараясь вникнуть в них.

      Так я благодаря Гумилеву узнала и изучила всевозможных поэтов – не только русских, но и английских, французских и даже немецких, хотя сам Гумилев немецкого языка не знал. И помнил по-немецки только одну строку, которую приписывал Гейне:

      Их бин дер гот дер музика.

      Этот «гот дер музика», как единственный пример немецкого стихосложения, часто вспоминался им.

      Книг у Гумилева было множество. Ему удалось с помощью своих слушателей-красноармейцев привезти из Царского Села свою библиотеку.

      Но мне доказать, что Гумилев «не ошибся» во мне, было иногда не по силам. Так, однажды он достал с полки том Блейка и протянул его мне. С Блейком я была знакома с детства и собиралась уже удивить Гумилева своими познаниями:

      – Tiger, tiger in the wood…[6] – начала я.

      Но Гумилев, не обратив внимания на «тайгера», открыл книгу.

      – Вот тут я не совсем понимаю. Вы лучше знаете английский, чем я. Читайте вслух и переводите.

      И я послушно стала читать. Я читала и ничего не понимала. Какие-то философские термины, какие-то математические исчисления, извлечение корней – тут же нарисованных. Отдельные понятные слова в непонятном сочетании. Я с трудом прочла

6

Тигр, тигр в лесу (англ.).