Фиалковое зелье. Валерия Вербинина

стволы. Гусар взял ближайший пистолет, Владимир – тот, который остался. Его вдруг охватило странное безразличие.

      «Неужели можно умереть? Вот так просто? Ничего больше не видеть, не чувствовать, никого не любить, не страдать… просто уйти, стать никем и ничем…»

      – По местам, господа! – торжественно произнес полковник; по его лицу было видно, что он прямо-таки наслаждается своей ролью. – Как только я взмахну шляпой, сходитесь!

      Балабуха, стоя у окна гостиницы, видел внизу перед собой ярко-зеленый луг и на нем четыре фигуры. Моргенштерн и Добраницкий стояли рядом, а оба противника заняли исходные позиции. Барьеры были обозначены двумя саблями, на лезвиях которых играло солнце, и лучи его зажигали в темно-каштановых волосах Владимира золотые нити. Солнечный зайчик скакнул по лицу гусара, тот поморщился, дернул головой.

      «Черт! – думал Балабуха. – Никогда не замечал, что Владимир такой высокий… Слишком хорошая мишень!»

      Его руки сами собой сжались в кулаки.

      На лугу полковник взмахнул шляпой. Август, стоя позади него, утирал пот, который ручьями катился по его бледному, взволнованному лицу.

      – Сходитесь!

      Добраницкий вздрогнул и уронил платок, которым вытирал лицо, поднял его, но в следующее мгновение уронил снова. Теперь, когда Гиацинтов шел вперед, двигаясь, может быть, прямиком к своей смерти, этот непокорный лоскут ткани показался ему, бог весть отчего, ужасно смешным. Он улыбнулся и пропустил момент, когда, не дойдя до барьера одного шага, гусар неожиданно зажмурил один глаз и прицелился.

      – Боком! – заорал Балабуха, не помня себя. – Боком становись! Рукой закройся! А, черт подери!

      Владимир удивленно поднял глаза, и в следующее мгновение грянул выстрел.

      Вслед за этим послышался нечеловеческий вопль, и Иоганн Ферзен, как-то по-собачьи подвывая, осел на траву.

      К нему бросились секунданты. Владимир, ничего не понимая, переводил взгляд с раненого на пистолет в своей руке. Он совершенно точно помнил, что даже не успел выстрелить.

      – Рука! – выл гусар. – Моя рука! А-а!

      Пистолет (очевидно, тот самый, в который Добраницкий насыпал двойную порцию пороха) взорвался у него в руке. Взрывом Ферзену оторвало три пальца.

      Поняв, что именно произошло, Август приободрился и подошел к Владимиру.

      – Наша взяла, – доложил поляк, блестя глазами. – Похоже, что дуэль окончена!

      – А что там случилось все-таки? – несмело спросил Владимир.

      – Да похоже, что пистолет был неисправен, – беззаботно отвечал Добраницкий.

      Из руки Ферзена хлестала кровь. Его секундант приблизился к Гиацинтову, извинился и сказал, что дуэль не может иметь продолжения.

      – Фу, слава богу, – сказал Владимир по-русски, отдавая полковнику пистолет. – Мне очень жаль, конечно… Идем, Август.

      Друзья вернулись в гостиницу, где их уже ждал Балабуха. Ферзена, который от боли потерял сознание, перенесли в свободную комнату, и хозяин вызвал к нему врача.

      –