Алмазы Джека Потрошителя. Екатерина Лесина

Около пятнадцати лет тому. И еще. Он не убивал. Он держал меня за руку. Все время.

      – Уверены?

      – Абсолютно, – Саломея сжала кулаки. – Когда погас свет, он вытянул меня из круга. От стола, а не к столу.

      Бритва. Пакет. Думай, Саломея, думай. Они ведь готовы повесить труп на чужака, лишь бы не задевать нежных чувств Германа Васильевича. Чужак – безопаснее. Остальные – из семьи.

      – Он… или она… убийца то есть. Заранее готовился. Если взял бритву, то заранее. Значит, он украл. Это же просто – зайти в комнату. Комнаты не запираются. Лера заглядывала к нам. Полотенца приносила. Полина. Звала на чай. И на ужин. А за ужином все выходили. Зайти в комнату и вытащить бритву – это же минута. Ну две.

      – Спасибо, женщина, – человек в синем плаще убрал улику. – Вы можете быть свободны.

      – Да тут скорее следует задуматься над тем, кто эту вот бритву опознал! Откуда они…

      – Спасибо, говорю.

      – Слушайте, вы…

      – Свободны! – рявкнул полицейский и, потерев щетинистую щеку, добавил: – Полиция разберется.

      Они и вправду разобрались, пусть и разбирательство это длилось часа полтора, каждая минута из которых казалась Саломее вечностью. Дважды или трижды она хваталась за телефон, рылась в записной книжке, выискивая те самые нужные номера нужных людей, и останавливала себя.

      Рано.

      Разберется полиция, пусть этот мрачный человечек в синем плаще и не желал разбираться. Однако он ведь понимал, что Илья – не убийца.

      И его отпустят.

      Отпустили. Вымотали вопросами, обложили, что волка на охоте, а потом вдруг убрали барьер, сказав:

      – Можете быть свободны. Мы с вами свяжемся.

      Голова гудела. Не мигрень – колокола литые с львиными головами, гербами и тяжелыми языками, которые и рождают полифоничное гудение.

      И руки в крови.

      Вот что Далматов не любил, так это кровь. Ее запах, сам ее вид – черной венозной ли, алой ли артериальной – вызывал тошноту. Борьба же с нею отнимала силы.

      Сейчас кровь засохла на коже, забилась под ногти и впиталась в трещины папиллярных линий. Придется выковыривать, стесывать пемзой, сдирая и слой слишком тонкой кожи.

      – Свободны, – повторил полицейский. Во взгляде его читалась привычная уже смесь отвращения и брезгливости.

      Людям не нравятся змеи. Инстинктивно. За этой нелюбовью прячется страх, доставшийся в наследство от предков-приматов, прописанный в генах и оттого кажущийся естественным. Плевать на приматов, кроме одного-единственного уродца, который испоганил такой замечательный в своей простоте план. Все осложнилось.

      Измаралось.

      Чертовой кровью и еще делом, сбросить которое теперь не выйдет. И Саломея волнуется.

      Она стояла у книжных полок, разглядывая разноцветные корешки, выбирая и не умея выбрать. На звук Саломея обернулась всем телом.

      – Тебя совсем отпустили? – спросила она, вдруг потупившись.

      А раньше всегда в глаза смотрела, и это обстоятельство Далматова злило, потому что он-то не умел смотреть в глаза,