Оцепенение. Камилла Гребе

то, что я теперь работаю полный день, на обед я поехал в больницу. Главным образом ради Афсанех. Не думаю, что для Нади это имеет какое-то значение.

      После разговора с подругой Ахонена мы с Дайте поехали в центр. Высадив его у Полицейского управления, я продолжил путь в больницу. По дороге позвонил другим детям. Альба не взяла трубку, но я поболтал с Александром и Стеллой. Рассказал о состоянии их сестры и спросил, как у них дела.

      Все переживают за Надю. Все расстроены. Несмотря на разницу в возрасте со сводной сестрой, они ее обожают.

      – Хорошо, – шепчет мне на ухо Афсанех. – Хорошо, что ты пришел.

      Она выпускает меня из объятий и улыбается. Спина прямая, глаза блестят, на щеках появился румянец.

      – Какие-то новости? – спрашиваю я.

      Афсанех с энтузиазмом кивает и хватает меня за руки.

      – Они собираются разбудить Надю. Врач так сказал. Начнут уменьшать дозу снотворного с завтрашнего дня.

      – Это правда? – шепчу я.

      Афсанех снова сжимает меня в объятиях.

      – Она вернется, Манфред. Наша Надя вернется к нам.

      Афсанех вся дрожит, и я не осмеливаюсь озвучить свои мысли. О том, что врачи все время пытались нам сказать.

      Что произойдет, если открыть коробку с котом Шрёдингера?

      Да, скоро станет ясно, мертв кот или жив. И что это переходное состояние, когда кот одновременно и жив и мертв, – только научная конструкция.

      Как и в случае с нашим ребенком.

      Только когда остановят подачу медицинских препаратов, отсоединят провода и аппараты, только тогда мы узнаем, вернется ли Надя или покинет нас навсегда.

      Разумеется, было бы лучше, если она очнется.

      Но что, если нет?

      Я предпочел бы видеть ее в отделении интенсивной терапии со всеми этими проводами, чем в гробу. Формула одновременно простая и чудовищная.

      Но даже смерть можно рассчитать.

      Мы какое-то время сидим у постели Нади.

      На этот раз мы сидим по одну сторону больничной койки. Наши стулья стоят так близко, что я чувствую тепло от тела Афсанех.

      Надя мирно спит, несмотря на все провода и приборы. Лицо умиротворенное, рот приоткрыт. На руке в гипсе кто-то красным маркером нарисовал птичку и сердце.

      Я делаю глубокий вдох.

      Не выношу больницы.

      Это началось, когда Арон заболел. Он почти два месяца перед смертью пролежал в отделении для онкобольных детей.

      Я навещал его каждый день.

      Первые недели он хорошо реагировал на лечение. Набрался сил, мы выходили из палаты и даже из больницы. Однажды мы спустились в подвал. Там мы играли в догонялки. Я убегал, а Арон – догонял, с капельницей в руке.

      Но потом к нему вернулась слабость. У него больше не было сил вставать. Брат все время спал. Даже разговаривать с ним было трудно.

      А потом он просто заснул.

      Так он и ушел от нас. Тихо, без лишней драмы. Несколько дней он не приходил в сознание, и сердце просто отказало.

      В одну секунду жив, в следующую – мертв.

      После его смерти я стал ненавидеть больницы.

      Мне