Монастырь. Баян Ширянов

л, кто резался в отобранные у преступников карты на вахте, краем уха вслушиваясь в неестественную тишину. Но всё, казалось, погрузилось в покойное благодушие. Лишь изредка, глухо, как из колодца, доносился визг циркулярной пилы: на промке вкалывала ночная смена зеков.

      Прапорщик Синичкин, по прозвищу Синяк, пытался заснуть. Третьи сутки прапорщик маялся с больным зубом. В зеркале, когда Синяк открывал рот, оттягивая пальцем губу, была видна огромная чёрная дыра в коренном. Её окружала лишь тоненькая ниточка здоровой ткани. Это удручало Синичкина, и он прибегал к народному обезболивающему – водке. Но спиртное уже не помогало, возбуждая лишь безысходную жалость к самому себе, и откладывать визит к зубному было уже нельзя.

      Синяк ворочался с бока на бок, накрывался с головой шинелью, стараясь хоть так заглушить пьяные крики игроков и своё, уже начинающееся похмелье. Но сон не шёл.

      К кому-то пришла десятка с тузом, и это вызвало такие бурные восторги с одной стороны и возмущённые вопли с другой, что Синичкин вскочил.

      – Сволочи! Дадите вы мне поспать, пьяные рожи?!

      – А чо ты спать завалился? – Прапорщик, которого все звали Черпак, подал голову назад так, что у него появился двойной подбородок, и улыбнулся половиной рта. – Нам спать не положено – преступник сбежит.

      – Во, во, – Поддакнул ещё один вертухай, прапорщик Автандилов, не забывая при этом тасовать лохматую колоду, – Пасматри пагод какой! Нэ выдно куда пысаешь!

      – Не отрывайся от коллектива, присоединяйся. – Миролюбиво предложил Черпак, косясь на ставшее одутловатым лицо Синичкина. – Всё быстрее дежурство отмотаем…

      Флюс прапорщика первые дни вызывал усмешки, как и его желание насколько возможно оттянуть визит к врачу. Некоторые предлагали Синяку свои услуги, многозначительно потирая кулаки. Один такой шутник, Ваня, присоседившийся к Черпаку, сиял свежим фингалом и, избегая смотреть на Синичкина, угрюмо молчал, изредка прикасаясь к заплывшему глазу.

      – Да пошли вы все!.. – Махнул рукой Синяк, и вышел из дежурки.

      В «аквариуме», перед кнопкой, открывающей дверь в зону, храпел стриженый первогодка срочник. Прапорщик с силой стукнул по железной двери, солдат дёрнулся, едва не свалившись со стула, но успел за что-то зацепиться и, вскочив, заморгал красными невыспатыми глазами.

      – Ты у меня поспи тут! – Рявкнул Синяк. – Открывай!

      Солдат нажал кнопку, замок щёлкнул, вынимая три толстых штыря из двери. Потянув её на себя, прапорщик, бросив ещё один суровый взгляд на срочника, вошёл в зону.

      «Надо не забыть влепить этому салаге пару нарядов…» – Думал Синяк, плывя сквозь туман. Территорию зоны-монастыря он знал наизусть. Мог прийти в любой её угол с завязанными глазами, но сейчас, в тумане, всё смешалось. Прапорщик брёл наугад, подгоняемый болью, пока не упёрся в решётку локалки.

      Внезапно он поёжился. Шестым, или, даже, седьмым, чувством, Синяк понял: что-то не так, где-то притаилась опасность. Объяснить это ощущение прапорщик не мог, но за годы службы научился вычленять его из потока других. Несколько раз это спасало ему жизнь.

      Вот так же, как сейчас, несколько лет назад поджался его живот, выгнулась спина, взгляд застыл на одной точке, причём Сничкин мог бы поклясться, что при этом видел даже то, что творилось за его спиной. Тогда оттуда, со спины, на него набросился зек с заточкой, но Синяк, в повороте, успел перехватить руку с полоской острой стали, на которой виднелись несточенные зубья ножовочного полотна, и так врезал преступнику локтем по незащищённой шее, что тот моментально отключился.

      Чувствуя непонятно откуда исходящую угрозу, прапорщик, не отпуская прут локалки, медленно повернулся. Но в тумане ничего не было видно, никакого даже намёка на чьё-то движение.

      Вдруг Синяк понял, что его пальцы словно слегка прилипли к металлическому прутку ограды, словно тот был намазан чем-то сладким.

      «Странно, – Подумал Синичкин, – Вроде, не красили… Или это зеки созоровали?..»

      Поднеся ладонь к глазам, прапорщик увидел, что она испачкана чет-то тёмным. И тут, наконец, Синяк понял, что его насторожило. Запах!

      Тут пахло смертью. Это был тот самый, сладковатый запах крови, который витал над исправительной колонией после подавления зековских бунтов. Тогда он просачивался всюду, чувствовался даже за толстенной внешней стеной монастыря, был ядрёным, приторным. Он исходил от десятков неподвижных тел расстрелянных преступников, которые любой ценой пытались вырваться на свободу.

      Сейчас повисший в тумане аромат крови был слабее, но от этого ощущался не менее отчётливо.

      Подняв голову, сквозь белёсую мглу, Синяк увидел, что на островерхих прутьях, метрах в трёх над землёй, находится что-то большое и тёмное.

      Труп.

      Прапорщик не захватил с собой фонаря, но и без него было ясно, что там, наверху, висит зек, нанизанный сразу на несколько штырей.

      Ещё раз оглядевшись, и никого не заметив, Синяк помчался на вахту. Солдат в «аквариуме» не спал. Он сразу, едва завидев прапорщика, не дожидаясь стука,