Анархисты. Александр Иличевский

и острые, как карандаши, сгрызенные ветви тальника, под которыми рассыпаны горошины помета, говорят о том, что где-то рядом бобровые хатки. Вмерзшие баньки на свайках, усадебные причалы, совершенно безлюдные, редко оживающие и летом, – а сейчас на них выбегает только сторожевая собака, почуявшая того, кто идет посреди реки и смотрит вверх и вперед, по медленному течению небес; пес залает, но не решится спрыгнуть на лед – близ берега отраженное течение намыло черные извивы полыней, заметенные козырьками сугробов. Кое-где торчат изо льда рыбацкие плетни с подведенными к ним мостками. Вот и все, что оживляет взгляд под куполом потихоньку темнеющих, обретающих глубину небес – такого цвета, какой мог быть отражен только на фресках Павловского монастыря, в двадцати верстах ниже по течению: в каждой местности закат обладает особой палитрой, ибо состав воздуха, взвеси пыльцы, пыли, характер верхового ветра важны для рассеяния света, его пения.

      Осенью река протяжно затихает. Только где-то в заводях вскрикнет и захлопочет залетная горстка белолобых гусей, присевших, чтобы подождать, когда потянутся вверху зигзаги и клинья основной стаи; птицы широко разбегаются по глади, чуть раскрыв крылья, и затем предельно на взлет, схлопывая перья вверху, расцарапывают зеркало воды, – и вдруг отделяется тень и, скользнув, пропадает в глубине отражения.

      Случается, в ноябре, после того как схватят и отпустят первые морозы, по стальному плесу идут обломки ледостава.

      Весной же на реке грохочет ледоход. Придонные льдины отрываются и всплывают, будто огромные животные, с треском ломают затопленный тальник и решительно выходят на стремнину, толкаясь с другими, сверкая и сияя всей своей прозрачной толщиной или серея, но все равно искрясь крупнозернистым снегом, и тихий звон и шелест, с каким шуга перемешивается течением, стоит над рекой; солнце светит нестерпимо, и радостно становится от полного дыхания и простора.

      Уже в майские праздники с реки доносится звук моторных лодок, в зарослях начинают пощелкивать соловьи, а к концу мая соловьиный гром сопровождается сонным жужжанием хрущей и постаныванием лягушек, выдувающих пузыри, в которых матово плывет речной вечер, облака закругляются и исчезают. По утрам теперь летит колокольный звон – зимой не то снег глушит звуки, не то звонарь ленится по холоду лезть на колокольню.

      Летом река оживлена с рассвета до заката – и случается, уже в полной темноте возвращается к пристани моторка с фонариком на носу, а день напролет мчат туда-сюда катера; по течению гуськом летят байдарки, словно водомерки, суставчато вымахивая веслами; плывут спасательные оранжевые плоты или пузатые резиновые лодки, груженные ящиками пива, велосипедами, мангалами и молодежью с «Веселым Роджером» на лыжной палке.

      Часто слышится приглушенный высотной толщей звук проползающего по эшелону пассажирского самолета, иногда оставляющего по себе облачную колею. Моторный дельтаплан проходит над рекой, и его воздушный рев звонче моторки. Случается, вертолет картографов следует по излучине и на повороте сглаживает по чутким макушкам сосен кривизну поворота. Еще над рекой мчатся и вьются жужжащие спортивные самолеты; время от времени они заходятся в виртуозных пассажах высшего пилотажа, составляя гирлянды из «петель», «бочек», разворотов, спиралей, «горок», «штопоров». Зрелище это редкостное – дыхание замирает, когда вдруг прерывается звук мотора и самолет бесшумной фанерой сваливается с плоскости в пике, чтобы наконец вдруг снова взвыть тягой…

      Вот здесь – у реки – и произошла эта история[1].

      II

      Снова незаметно настал июль, снова как одно мгновение пронеслась половина долгожданного лета. Казалось, только вчера до него отсчитывались недели, дни – посреди медлительного, еще снежного апреля и продувного, с заморозками мая, который мало радовал после нескончаемой, безоттепельной зимы.

      Петр Андреевич Соломин, человек лет тридцати восьми, плотный вихрастый блондин в парусиновой блузе, соломенной шляпе и сандалиях на босу ногу, бизнесмен в отставке и художник-любитель, не был в Москве с прошлой осени и отвык от столпотворения и унылых глухих пробок на въезде в город. Продав бизнес и получив развод, он оставил жене и пасынку квартиру и больше года прожил в деревне, где поселился, чтобы отстроить дом и мастерскую и наконец реализовать свои творческие стремления, которые питал еще с юности. Сейчас он стоял у выхода из метро посреди Тверской и с удовольствием осознавал, что почти забыл, как пройти к банку, где у него был открыт депозит.

      В это утро Соломин решился покинуть свои калужские наделы и приехал со стройки в столицу убить двух зайцев – поставил машину на техобслуживание, а сам отправился в банк: рабочие уже два раза просили расплатиться за прошлый месяц. Он звонил вчера банковскому управляющему, и в кассе его ждали несколько пачек наличных. Заворачивая их в бумажный пакет из-под завтрака, Соломин с удовольствием подумал: «Должно хватить до весны. Если не метать икру».

      Когда-то он был уверен, что нет в Москве транспорта безвредней, чем такси. Автобуса, троллейбуса никак не дождешься, да и поворотливостью оба, в отличие от трамвая, в столичных пробках не отличаются. Но в трамвае мало

1

Все описанные здесь лица и все обстоятельства являются вымышленными. Любое сходство с реальными людьми или событиями есть результат случайного совпадения.