Раковый корпус. Александр Солженицын

окна ещё по-новому извернулся, но не стонал. Остальные вели себя тихо, слышалось перелистывание страниц, некоторые легли спать. Оставалось и Русанову заснуть. Скоротать ночь, не думать – а уж утром дать взбучку врачам.

      И он разделся, лёг под одеяло, накрыл голову полотенцем и попробовал заснуть.

      Но в тишине особенно стало слышно и раздражало, как где-то шепчут и шепчут – и даже прямо в ухо Павлу Николаевичу. Он не выдержал, сорвал полотенце с лица, приподнялся, стараясь не сделать больно шее, и обнаружил, что это шепчет его сосед-узбек – высохший, худенький, почти коричневый старик с клинышком маленькой чёрной бородки и в коричневой же потёртой тюбетейке.

      Он лежал на спине, заложив руки за голову, смотрел в потолок и шептал – молитвы, что ли, старый дурак?

      – Э! Аксакал! – погрозил ему пальцем Русанов. – Перестань! Мешаешь!

      Аксакал смолк. Опять Русанов лёг и накрылся полотенцем. Но уснуть всё равно не мог. Теперь он понял, что успокоиться ему мешает режущий свет двух подпотолочных ламп – не матовых и плохо закрытых абажурами. Даже через полотенце ощущался этот свет. Павел Николаевич крякнул, опять на руках приподнялся от подушки, ладя, чтоб не кольнула опухоль.

      Прошка стоял у своей кровати близ выключателя и начинал раздеваться.

      – Молодой человек! Потушите-ка свет! – распорядился Павел Николаевич.

      – Та ще… лекарства нэ прынэслы… – замялся Прошка, но приподнял руку к выключателю.

      – Что значит – «потушите»? – зарычал сзади Русанова Оглоед. – Укоротитесь, вы тут не один.

      Павел Николаевич сел как следует, надел очки и, поберегая опухоль, визжа сеткой, обернулся:

      – А вы повежливей можете разговаривать?

      Грубиян скорчил кривоватую рожу и ответил низким голосом:

      – Не оттягивайте, я не у вас в аппарате.

      Павел Николаевич метнул в него сжигающим взглядом, но на Оглоеда это не подействовало ничуть.

      – Хорошо, а зачем нужен свет? – вступил Русанов в мирные переговоры.

      – В заднем проходе ковырять, – сгрубил Костоглотов.

      Павлу Николаевичу стало трудно дышать, хотя, кажется, уж он обдышался в палате. Этого нахала надо было в двадцать минут выписать из больницы и отправить на работу! Но в руках не было никаких конкретных мер воздействия.

      – Так если почитать или что другое – можно выйти в коридор, – справедливо указал Павел Николаевич. – Почему вы присваиваете себе право решать за всех? Тут – разные больные, и надо делать различия…

      – Сделают, – оклычился тот. – Вам некролог напишут, член с такого-то года, а нас – ногами вперёд.

      Такого необузданного неподчинения, такого неконтролируемого своеволия Павел Николаевич никогда не встречал, не помнил. И он даже терялся – что можно противопоставить? Не жаловаться же этой девчёнке. Приходилось пока самым достойным образом прекратить разговор. Павел Николаевич снял очки, осторожно лёг и накрылся полотенцем.

      Его разрывало от негодования и тоски, что он поддался и лёг в эту клинику. Но не поздно будет завтра же и выписаться.

      На