Пленник реторты. Руслан Мельников

Та еще картина…

      А неподвижная статуя за высокой спинкой курфюрстового кресла-трона, оказывается, уже сменила позу. Верный трабант стоит теперь чуть ближе – у правого подлокотника. И ладонь телохранителя не просто лежит на рукояти меча, но крепко сжимает оружие.

      Значит, Фридриху-Фердинанту пфальцграф смешным не казался.

      Пауза затягивалась. Сверх всякой меры. Шли секунды. Одна, вторая, третья…

      Карл Осторожный, наконец, нарушил молчание:

      – Ты всегда был непозволительно горяч, сын, но сейчас…

      Курфюрст наморщил лоб, подбирая подходящее определение, и никак не мог найти то самое слово, которое верно выразило бы его чувства. И нехорошие предчувствия.

      – Сейчас ты стал каким-то…

      Снова повисла пауза.

      – Каким, отец? – прохрипел-поторопил Дипольд.

      Каким он стал?!

      В горле у пфальцграфа пересохло. И першило, и саднило в горле так, будто стальная хватка оберландского голема, о которой он только что пророчествовал… будто она уже…

      Говорить было трудно.

      – Другим, – вздохнул Карл. – Другим ты стал.

      И добавил – мягко, осторожно:

      – Я не знаю, что именно в тебе изменилось, сын, я не знаю, что с тобой сделали там, в Оберландмарке, но…

      – Что изменилось?! Что сделали?! – Дипольд аж скрежетнул зубами. Лютая злоба вновь переполняла его и рвалась наружу. – А как ты сам думаешь, отец, что может сделать со свободным человеком благородного происхождение заточение в клетке? Как может изменить рыцаря, привыкшего к мечу в руке, позорная цепь на ногах?

      И опять Карл смотрел на Дипольда. Внимательно, не отрываясь, долго… Томительно долго. Потом негромко и задумчиво произнес:

      – В Остланде говорят: тот, кто попадает к Альфреду Чернокнижнику, назад не возвращается, а если такое все же произойдет, то вернувшийся ступит на порог своего дома иным человеком. До сих пор я не особо верил в эти сказки, но теперь…

      Курфюрст вдруг сбился, судорожно сглотнул. Невозмутимый Карл Осторожный более не считал нужным скрывать своей печали и боли. В глазах курфюрста блестела влага.

      Невиданное, немыслимое доселе зрелище!

      – Что теперь, отец? – спросил пфальцграф – уже не столько взбешенный, сколько растерянный и сбитый с толку.

      – Сдается мне, все так и есть, Дипольд… Я вижу перед собой сына. И я не узнаю его. Нет, не так… Не узнаю до конца, прежнего – не узнаю. Или, быть может, узнаю с той стороны, которой не видел и не знал в тебе раньше. Понять не могу, в чем тут дело и как такое возможно, но сердцем чую. Все ли с тобой в порядке, мой мальчик?

      «Мой мальчик?!» Что за телячьи нежности?! Поведение отца начинало не просто озадачивать – пугать. Стареет курфюрст? Или замыслил какой-то подвох? Или все же дело в другом? В отцовской любви, которую прежде Карл не особенно-то и выказывал?

      – Со мной все будет в полном порядке, когда сдохнут маркграф и его магиер, – фыркнул Дипольд. – А заодно – все прочие оберландские свиньи…

      – Когда