Кто косит травы по ночам. Галина Артемьева

ход был открыт настежь. У порога – горка строительного мусора. Маленькая и нераздражающая. Работают теперь аккуратно.

      Надя нехотя поднималась по узким крутым ступенькам предназначенной некогда для прислуги лестницы. Ее маленькие спутники не давали ей передумать, поторапливали, твердо уверенные в своей правоте.

      На втором этаже дверь в квартиру была попросту снята с петель. Слышались голоса строителей. Надя даже секунду полюбовалась мраморными полами и белыми стенами прежней убогой трущобы. Но дети подталкивали ее выше, настойчиво и уверенно, как экскурсоводы направляют неразумных туристов. Они совсем не оставляли ей надежду на покой.

      Ерундовина заключалась в том, что ключ от двери, ведущей с черного хода в их квартиру, был в их семействе один на всех. Второй, дедов, она не нашла, да и не искала особо. Ключи терялись – это вечное их семейное проклятие. Надо было заказать еще, но время, время… И потом все равно – железную надо ставить. Позвонить и вызвать мастеров. Минутное дело. Главное – не забыть. А она забывала. Так и так подъезд внизу будет запираться, когда кончится ремонт. Да и жалко было трогать старинную филенчатую дверь – «родную».

      Зажимая единственный ключ в кулаке, поднималась Надя на свою высоту в полном недоумении.

      Дверь оказалась распахнутой настежь!

      Надя, как во сне, плохо понимая, что происходит, переступила порог и двинулась внутрь квартиры. Детишки остались на площадке, не решаясь, видно, входить без приглашения.

      Она сделала всего несколько шагов, когда навстречу ей из глубины ее дома спокойно прошествовали двое мужчин.

      «Итээровцы», – почему-то подумалось охваченной жутью Наде.

      Они и вправду выглядели как инженерно-технические работники, ИТР, сотрудники заштатных никчемных научно-исследовательских институтов, плодившихся во множестве в былые времена. Очки в пластмассовой оправе, пиджачки, клетчатые рубашки. Им бы в руки гитары – и запоют дуэтом в лад: «Милая моя, солнышко лесное…»

      Но лица у этих были как у решившихся на последнее. Они совсем не таились, шли уверенно.

      Не убивать ее шли – это Надя понимала. Что-то демонстрировали ей. Ненависть, что ли, свою? Силу? Какая-то страсть в них была темная. Смотрели пристально прямо в глаза и шли мимо, словно они здесь по закону, а она – пришелица незваная.

      Так они и миновали ее и затопали по ступенькам, а Надя стояла, как соляной столп.

      Детки заглядывали к ней и кричали: «Как вы, теть Надь? Позвать ментов, теть Надь?»

      И тогда она очнулась. И пошла в комнаты, смотреть, что там.

      Везде, как всегда: домашний порядок-беспорядок родной. Но в общей комнате на журнальном столе бредовым натюрмортом красовались все ее документы и украшения. Ничего не взяли. Демонстрировали свое презрение. Приказывали: «Бойся!»

      Милицию и тут подключать не имело смысла.

      «Что пропало? – спросят. – Ничего? Пошутили, значит, с вами. У друзей поспрошайте, кто среди них такой шутник».

      Они же в милиции работают по факту. А не по страху чьему-то