Под тенью Феникса. Андрей Годар

нас будет уже четверо.

      В свете рассуждений о том, как объединение будет сокрушать разрозненные силы, последняя фраза Томми здорово походила на шантаж. Хотя вряд ли он был настолько глуп, чтобы шантажировать меня здесь, в Краснинском. Скорее всего, это предложение следовало воспринимать именно в той форме, в которой оно было сделано, хотя в нём и содержалась возможность отсроченной угрозы, подключить которую можно было в любой момент.

      С другой стороны, молодой атаман мог блефовать, но для чего? Ради намёка на возможное запугивание в дальнейшем, что ли? Неожиданно поймал себя на мысли о том, что ищу подвох в основном потому, что предложение Томми было мне прямо-таки безмерно интересно и приятно, как глоток свежего воздуха в затхлом подвале. И вот эта скорость и лёгкость развития событий обескураживала, порождала страх совершить непоправимую ошибку. Сказав, что пока не готов продолжать этот разговор, я вывернул на себя ведро холодной воды, быстро обтёрся полотенцем и вышел из бани. Томми не стал меня останавливать – он также безмятежно пил чай, развалившись на лавке, и почёсывал свой шрам.

      Гостивших в Краснинском чужаков, по распоряжению Пахома, расселили в разных домах, и вопрос питания каждый из хозяев решал по-своему. Абсолютное большинство согласилось кормить верхнеуральцев в обмен на трофеи, захваченные у серомордых, причём многие явно прогадали, с радостью приняв автоматы М4, использовавшие натовский патрон который в наших краях днём с огнем не сыскать.

      Меня несколько удивило радушие Пахома, легко разрешившего Томми и его ребятам остаться на три дня в Краснинском. Но после не самых продолжительных раздумий понял, что это был самый правильный поступок в сложившейся ситуации, а также что мне, возможно, предстоит весьма непростой разговор с ним в ближайшее время.

      Так оно и случилось: во второй половине дня, когда я отоспался и перекусил, меня нашёл Митя, бывший у Пахома конюхом, и сообщил, что тот хочет со мной поговорить.

      Пахом жил в большом доме недалеко от клуба ещё с прошлых времен, когда он был председателем посёлка. Так что после катастрофы, можно сказать, ничего не изменилось – человеком он был опытным и волевым, так что вопрос передачи власти даже не поднимался. Одно время некоторые пытались называть его «Батя», но, слава Богу, не прижилось, благо имя было уже достаточно необычным, и необходимость в каких-то уважительных кличках отпадала сама собой.

      Когда я вошёл на веранду, Пахом как раз завершал свой обед чаепитием. По его постоянному румянцу на полных щеках и вечно красному носу можно было бы предположить, что трапезу он традиционно сопроводил кружечкой грушевки. Вообще вопрос с алкоголем был едва ли не единственным конфликтом между нами. Он считал, что человеку запрещать пить нельзя ни в коем случае, ибо от этого он может взбеситься на фоне постоянного стресса. Я, по большому счёту, был с ним согласен, но настаивал, что состоящим в боевой группе мужикам пить ни в коем случае нельзя. А, так как в боевую группу могло входить мужское население посёлка, споры на этот счёт у нас