Правда и блаженство. Евгений Шишкин

щеках проявились шамкающие движения. Взгляд его, водянисто-рассеянный, собранно устремился на Пашку, который был к нему ближе всех. На губах означилась робкая улыбка. Василий Филиппович, видно, опознал сына. Было не ясно: видит ли он Лешку и Валентину Семеновну, но Пашку он различил точно. Они все втроем порадовались – значит, отец в силе еще, в разуме. Они стояли не шелохнувшись. Валентина Семеновна много раз слышала, что в минуту предсмертия на человека нисходит последний просвет.

      – Ничего не бойтесь, ребята, – прошептал Василий Филиппович очень тихо, все так же глядя на Пашку, и улыбнулся еще шире, понятнее. Он хотел даже как будто протянуть Пашке руку, но это усилие и надорвало его. Улыбка потухла, взгляд потух.

      Пашка с Лешкой переглянулись. О чем напутствовал отец? С одной стороны, известно: смелым надо быть! С другой – ничего не понятно. Чего он этим хотел сказать? Чего, кого не бояться? Кто главный враг в жизни? Незнакомое зерно отец сеял в душу.

      Тут дверь палаты отворилась на всю ширь. Две крепкие, низкорослые медсестры в масках вошли, деловито, хватко толкнули перед собой кровать на колесиках: «В операционную! Осторожно! Посторонитесь!»

      Серафима увидела из окна закусочной Валентину Семеновну с сыновьями – возвращаются домой от автобусной остановки, – бросила свое разливочное дело, выбежала на крыльцо. Несколько посетителей потянулись за ней.

      – Валя! Как Василь Филипыч-то? – окликнула Серафима.

      – Помер… Не залежался. Не стал себя и нас мучить… Куда бы он с перебитым-то хребтом! – сурово ответила Валентина Семеновна.

      Серафима замерла. Только сейчас разглядела в руках Пашки куль, а в руках Лешки сетку с ботинками: видать, одежа и обувка покойного.

      Мужики в пивной обсуждали скорбную весть, рядили:

      – Чего-то здеся-ка не то… Степка Ушаков напраслину на Филипыча вешает.

      – А может, Филипыч нарочно с путей не сошел?

      – Пошто так?

      – А не сошел, и всё! Пускай Степка тормозит… Я или не я! Не уступлю – пускай тягач железный, а мне подчинится.

      – Износился Вася. По «горячей сетке» ему пенсия на будущий год. А он уж сдал совсем.

      – Да сколь мужиков так по России износилось да померло!

      – Сколь еще помрет… Вот попомни. Хужее будет.

      – Только война поднимет дух народа, – твердо сказал Федор Федорович, вклиниваясь в разговор.

      – Ладно тебе, Полковник… Филипыч от войны своего хлебанул. Он помалкивал, но мы-то знали. В плену он был.

      – Плен и госпиталь для солдата – тоже война…

      – Квартиру он ждал. Теперь – шиш, не квартира. В крови у него, говорят, алкоголь нашли. Хоть и маленько, с небольшого похмела. Но никуды не денешься. Это раз. А два – сам помер. Мертвым ордера не выписывают.

      – Для них другие фатеры…

      – Давайте все разом помянем мужика. Встанем.

      Карлик подскочил к прилавку, к Серафиме:

      – Слышь, Симка, ты бы поставила бутылку. Он по Черепу твоя родня выходит,