Мастер и Маргарита / Master i Margarita / Der Meister und Margarita. Михаил Булгаков

очень просто, – ответил арестант по-латыни, – ты водил рукой по воздуху, – и арестант повторил жест Пилата, – как будто хотел погладить, и губы …

      [41] – Да, – сказал Пилат.

      Помолчали. Потом Пилат задал вопрос по-гречески:

      – Итак, ты врач?

      – Нет, нет, – живо отозвался арестант, – поверь мне, я не врач.

      – Ну, хорошо. Если хочешь это держать в тайне, держи. К делу это прямого отношения не имеет. Так ты утверждаешь, что не призывал разрушить … или поджечь, или каким-либо иным способом уничтожить храм?

      – Я, игемон, никого не призывал к подобным действиям, повторяю. Разве я похож на слабоумного?

      – О да, ты не похож на слабоумного, – тихо ответил прокуратор и улыбнулся какой-то страшной улыбкой, – так поклянись, что этого не было.

      – Чем хочешь ты, чтобы я поклялся? – спросил, очень оживившись, развязанный.

      – Ну, хотя бы жизнью твоею, – ответил прокуратор, – ею клясться самое время, так как она висит на волоске, знай это.

      – Не думаешь ли ты, что ты ее подвесил, игемон? – спросил арестант. – Если это так, ты очень ошибаешься.

      Пилат вздрогнул и ответил сквозь зубы:

      – Я могу перерезать этот волосок.

      – И в этом ты ошибаешься, – светло улыбаясь и заслоняясь рукой от солнца, возразил арестант, – согласись, что перерезать волосок уж наверно может лишь тот, кто подвесил?

      – Так, так, – улыбнувшись, сказал Пилат, – теперь я не [42] сомневаюсь в том, что праздные зеваки в Ершалаиме ходили за тобою по пятам. Не знаю, кто подвесил твой язык, но подвешен он хорошо. Кстати, скажи: верно ли, что ты явился в Ершалаим через Сузские ворота34 верхом на осле, сопровождаемый толпою черни, кричавшей тебе приветствия как бы некоему пророку? – тут прокуратор указал на свиток пергамента.

      Арестант недоуменно поглядел на прокуратора.

      – У меня и осла-то никакого нет, игемон, – сказал он. – Пришел я в Ершалаим точно через Сузские ворота, но пешком, в сопровождении одного Левия Матвея, и никто мне ничего не кричал, так как никто меня тогда в Ершалаиме не знал.

      – Не знаешь ли ты таких, – продолжал Пилат, не сводя глаз с арестанта, – некоего Дисмаса, другого – Гестаса и третьего – Вар-раввана?35

      – Этих добрых людей я не знаю, – ответил арестант.

      – Правда?

      – Правда.

      – А теперь скажи мне, что это ты все время употребляешь слова «добрые люди»? Ты всех, что ли, так называешь?

      – Всех, – ответил арестант, – злых людей нет на свете.

      – Впервые слышу об этом, – сказал Пилат, усмехнувшись, – но, может быть, я мало знаю жизнь!.. Можете дальнейшее не записывать, – обратился он к секретарю, хотя тот и так ничего не записывал, и продолжал [43] говорить арестанту: – В какой-нибудь из греческих книг ты прочел об этом?

      – Нет, я своим умом дошел до этого.

      – И ты проповедуешь это?

      – Да.

      – А вот, например, кентурион Марк, его прозвали Крысобоем, – он – добрый?

      – Да, – ответил арестант, – он, правда, несчастливый человек. С тех пор как добрые