Тоже мне новости. Евгений Сабуров

и охов, я ахаю и ухаю вместе

      с совами звуков.

      На небе голубом прорезался звоночек

      запоздалой весны и сразу оттаяли

      так долго замороженные наплеватель —

      ские слова и чувства.

      Неужели можно без намеков аукаться с

      прощаньем?

      И выдуманная тревога больше не волнует

      сердце?

      Пуст город. В глубине его открылось

      столько всякого.

      Понурые толпы «в костюмах, сметанных

      со вкусом дурного сна», – сказал

      Рембо – бредут от кладбища и

      демонстрируют благополучье

      налаженной обильно смазанной жизни.

      Сорокалетний поэт с дочерью в окно такси

      глядят на них и едут на вокзал

      встречать его мать. Ей бабушку.

      А по пути Москва раскинула свои дома.

      В апрельском солнце она спокойна

      и пустынна по вокресному.

      Где ж здесь поэзия?

      А надо ли поэзии, когда мы громоздимся

      пятнами любви на освещенных солнцем

      стенах города, когда

      мы гривами волос вздымаемся к исходу

      неба в солнце, когда

      на нас печати серой седины и оспины и

      пересохшие русла морщин разоблачи —

      тельно рассказывают всем прохожим

      о милости в нас прожитых годов?

      Когда ты так украшен пляской лет,

      кто станет спорить: в мире Рим творящем

      одно лишь прошлое способно сплыть на нет

      и стать по настоящему незряшным,

      и можно ли подолгу быть незрячим,

      когда в свой срок весна, блюдя завет,

      но все-таки подобная удаче

      на города обрушивает свет?

      А потому пора прощанья настает,

      прощанья с тем, что будет нашим прошлым,

      дворцом нерукотворным и законом

      непреложным.

      На каждомй клумбе черная весна гниет.

      Она – торжественный круговорот

      того, с чем согласиться мы не можем.

      У болота согнувшись стоит поводырь

      хаоса звуков.

      Гнусно пахнет с болота.

      Но ему в этом запахе воля и небо весны

      ясны.

      У коряжистых пней не просохла земля.

      Кой-где снег.

      Но ему в этой сырости обнаженное тело

      любви явлено,

      и даже ростки – соски женщины, растираемые

      обезумевшим языком.

      Крик прощанья, нелепый заливистый крик —

      ключ ко многим хранящимся тщательно

      тайнам.

      Но ему в этом голом, еще не проснувшемся

      лесу, может быть, открываются более

      скрытые клады.

      О, слепые слова! О, клубки неродившихся

      звуков!

      Вас ведет не наследник миров, а случайный

      прохожий.

      Когда мы сочетаем слов растенья

      в букетах речи и полях общенья,

      в лесах стихов и на любви болотах,

      над миром простирается суббота.

      Когда организованно звенят на облака

      повешенные нити

      дождя,

      когда ты просишь у своих открытий

      до