Пойте им тихо (сборник). Владимир Маканин

вале, в комнатушке, маленькая и незаметная.

      – Знай сверчок свой шесток, – говорили Дашеньке, ей по-доброму говорили.

      И Дашенька задумывалась. И вздыхала. О том, что в поговорке этой немало, конечно, мудрости. Но ведь и жестокости сколько.

* * *

      В корректорской, где трудилась Дашенька, всегда стоял монотонный гул. Десять женщин сидели за столами и негромко вычитывали тексты – каждая свой, – а все вместе они создавали неразличимое и нескончаемое: «Бу-бу-бу-бу…» Они читали вслух, потому что глазом обнаружить ошибку или опечатку гораздо труднее. Глаз ленив. Глаз не прочь поторопиться. И женщины это хорошо знали.

      И Дашенька тоже. Она глотала слезы и думала об Андрее. Но одновременно глаза ее скользили по тексту и губы шептали:

      «…В то лето в июне стояла страшная жара. Колхозники ждали благодатного дождя, но дождя не было».

      Через два стола за третьим от Дашеньки сидела ее подруга Вика – ее глаза тоже скользили по тексту, губы шептали:

      «…Есть немало оснований считать Брута сыном Юлия Цезаря».

      В перерыв Вика, настаивая, позвала Дашеньку обедать.

      – Не хочется. – И Дашенька быстро-быстро промокнула глаза платочком.

      Она стеснялась слез. Она считала подругу Вику очень умной. И побаивалась ее.

      – Идем…

      – Не хочется.

      – Ты должна обедать, и ты непременно пообедаешь – и, ради бога, не делай из этого драму.

      Вика решительно взяла Дашеньку под руку и повела в буфет – он располагался тремя этажами выше, в этом же здании. В буфете можно было съесть горячие сосиски с гречневой кашей. И выпить кофе.

      Сначала Вика помалкивала, чувства сдерживала и только ела, она любила поесть. В просвет между третьей и четвертой, последней, сосиской она заговорила:

      – Ты, Дашенька, должна иметь хоть каплю гордости. Женщина без гордости – это не женщина. Не любит тебя – и пусть не любит. Оборви разом, и бог с ним…

      И еще она говорила:

      – Не ходи к нему больше. Не унижайся.

      И еще:

      – Он же тебя первый теперь не уважает.

      Но Дашенька пришла к нему, как приходила всегда. Она даже и мысленно не могла оторваться от его звенящего имени. Она только позвонила матери – сочинила, придумав нечто правдоподобное.

      Звонила она из телефона-автомата, нырнула с колотящимся сердцем в кабинку и затаилась. Она боялась, что ее увидит Вика – увидит, вытянет из кабинки и продолжит тот разговор.

      Через полчаса она появилась у него на пороге.

      – Дашуля! Привет! – обрадовался Андрей. – Как это здорово, птичка, что ты снова прилетела!

      – Люблю тебя, вот и прилетела, – обиделась Дашенька, ей никак не нравилось слово «птичка».

      Он рассмеялся:

      – Меня многие любят – а вот ведь не прилетели.

      Это он так форсил, шутил, валял ваньку, но, говоря обще€е, он был неплохой парень, и его не испортило то, что он нравился многим, – бывает такое, всякое бывает.

      Квартирка у него была небольшая. И хлам всюду. И беспорядок. И бутылки тянули кверху свои шеи там и сям. Но зато он был в белой рубашке (Дашенька сама стирала и крахмалила) и в ярком галстуке (чей-то подарок) и к тому же этак вольно расхаживал туда и обратно, крепко ставя ноги и улыбаясь, – блеск, а не парень. К тому же и физик.

      Он говорил:

      – …Если бы меня взяли в лабораторию Брусилова, я уж, кажется, ничего бы в жизни не хотел. Больше нет желаний.

      – Возьмут, Андрей, – волновалась Дашенька, – обязательно возьмут. Ты такой талантливый.

      – Талантливых много. Талантливых гораздо больше, чем принято думать…

      – Разве?

      – К таланту надо иметь еще кое-что – удачу.

      Они сели ужинать, Андрей был голоден – он яростно ел и яростно говорил о своей мечте, о лаборатории Брусилова. Наконец выговорился весь. И наелся.

      – А что у тебя слышно? – спросил Андрей вдруг, и это он впервые поинтересовался, как у нее и что.

      Дашенька даже растерялась. Разумеется, в жизни что-то происходило, но в минуту, когда он спросил, возникала только корректорская, да Вика, да нескончаемое шевеление губ: «Бу-бу-бу-бу», – рассказывать об этом она не стала. В горле стоял ком и никак не сглатывался.

      – У меня… У меня… особенного ничего. – И Дашенька подумала, что она, пожалуй, сейчас заревет.

      Она быстренько отправилась на кухню перемыть посуду – бытовая возня ее успокаивала.

      – Ты останешься сегодня? – спросил он.

      Дашенька ответила:

      – Да.

      – Тогда звони матери.

      – Я позвонила.

* * *

      На лето Андрей умчал на Кавказ – он уехал один, и было ясней ясного, что там, у моря, Дашенька ему ни к чему. Море синее и солнце желтое, как хорошо. Не езди, мил дружок, в город Тулу со своим самоваром – такая тоже есть пословица, не из