Русский излом. Валерий Осинский

Она поднялась и накинула халат. Машинально вскинула к глазам запястье. Золотые часики с браслетом бережливо покоились на столе.

      На кухне отец докурил сигарету и поискал, куда в переполненную пепельницу воткнуть окурок. Воняло табачным перегаром. На плите пыхтел чайник. Ксения выключила свет и опустилась на табурет.

      – Ложился? – спросила она.

      – Да. Немного поспал.

      – Боря здесь?

      – В большой комнате. Спит.

      – А дядя Жора?

      – Что дядя Жора? – отец покосился на дочь: забыла, что ли? – Уехал с Вовкой за Серегой.

      Он вздохнул. Помолчали.

      – Что будем делать? – спросила Ксения.

      Оба избегали смотреть в глаза. Отец усилено потер спинку носа. Поднялся и долго прикуривал от плиты. Он уворачивался от пламени, чтобы не опалить густые брови. Ксения не вытерпела: «Папа!» Тогда он выпрямился, обуглил наконечник сигареты и сладострастно затянулся.

      – Думаю, Боря прав. Переезжай к нему. Или к Наталье Леонидовне…

      – А дальше? Съедутся гости. Как ты это представляешь?

      – Ну, как, как? – Он беспомощно хлопнул по бедрам и сел. – Не знаю, Ксюх!

      Допустим, они договорятся о переносе регистрации, о банкетном зале. Но, как? И во сколько это обойдется? Они не Боря! Хотя, и у зятя карман не бездонный. «Стройка»! А им придется клянчить, одалживаться. Родственники, друзья поймут. Но Каретников пригласил свое новое начальство. Ему выдали «премию» под свадьбу – подарок от коллектива. Беспроцентную ссуду. Как им объяснить? Чего огороды городили, если теперь все отменяется? Он заискивал, занятые люди отложили дела, обещали прийти. А Борис! Его гости! Им то он, что скажет? «Эх, Сережка, Сережка!»

      Александр Николаевич исподлобья посмотрел на дочь. С детства набалованная! Но ведь детство, когда—то заканчивается! Мертвого не воскресишь. Надо думать о живых. «Свинство! Свинство! А ведь это сын моего друга!» У Каретникова засвербело в горле и носу, и он прикурил от окурка новую сигарету.

      Главное, конечно, было не в хлопотных пустяках, а в том, что дочь беременна, и откладывать свадьбу больше нельзя. Ныне, конечно, мать одиночка не диво, но к чему мудрить при живом отце?

      Дочь что—то говорила. Каретников прислушался.

      – Пап, ты не все знаешь. Я не все рассказала. Свадьба невозможна…

      Ксения покраснела и закрыла глаза.

      – Ну, что там еще за тайны мадридского двора? – проворчал отец и внутренне напрягся от нехорошего предчувствия.

      – Не могу, – прошептала дочь. – Думала: так проживу, а не могу даже сказать…

      Неслышно вошел Борис уже в галстуке и в белой рубашке. Бледный после сна. Ксения глубоко вздохнула, торопливым движением отерла мокрые глаза и щеки, и виновато улыбнулась отцу и жениху.

      – Ничего. Это так. Слабость, – пробормотала она.

      – Доброе утро! – Борис приветливо улыбнулся,