Уроки зависти. Анна Берсенева

какая твердая у него грудь, каменная прямо. Это почему-то страшно ее смутило, и она отпрянула от него, будто обожглась.

      – Мало что лоб тебе расшиб, так и напугал еще.

      Петр Васильевич усмехнулся. Хотя он уже и не пел, но то, что было в его голосе, что заставило Нору замереть под дверью, никуда не делось. Видно, это принадлежало не голосу, а ему самому.

      Она стояла на пороге, и он держал ее за руку, потому что она не выдернула ее сразу, а теперь вот замерла, оцепенела.

      – Техничкой тут? – спросил он.

      Нора кивнула. Он не отпускал ее руки.

      – А зовут тебя как?

      Пение разгорячило его, воодушевило – глаза блестели. Они у него были узкие, сибирские, в таких блеск особенно заметен. Норе показалось, что она заглянула в глубь земли сквозь ее разломы.

      – Нора, – чуть слышно ответила она.

      – Ишь ты! – Он покрутил головой. – Это как же полностью будет?

      – Так и будет.

      Имя – это было единственное, что о ней было известно с самого начала; с ним ее привез в Каменку непутевый тети-Валин родственник. Норе казалось, что при таком необычном имени должно было бы сохраниться что-нибудь еще – какой-нибудь алмазный перстень, или гранатовый крестик, или золотая булавка с рубиновым сердцем, или медальон с локоном и портретом прекрасной женщины, которая окажется ее мамой, – в общем, что-то такое, по чему ее когда-нибудь нашли бы и безошибочно узнали родные. Но ничего такого при ней не имелось, а если бы и был, к примеру, золотой медальон, то тетя Валя сразу бы его пропила, а если бы каким-нибудь чудом не пропила, то кто бы стал искать по белу свету ее родню? У всех своих забот хватает.

      – С фантазией твоя мамка! – весело сказал физик. – Здешняя сама, каменская?

      – Я при школе живу, – неопределенно ответила Нора. – Во флигеле.

      – Ну проходи, что стоишь?

      Он сделал шаг в сторону, пропуская ее в класс, и она подалась за ним, потому что рука-то до сих пор была в его руке.

      – Топи, раз собралась, – сказал он и принялся подбирать рассыпанные дрова.

      Как только он отпустил ее руку, Нора почувствовала такую грусть, что чуть не заплакала.

      – А вы… – пробормотала она.

      – Сейчас соберу, – не оборачиваясь, ответил он.

      – Да я не про то, – набравшись смелости, сказала Нора. – Петь вы больше разве не будете?

      Он разогнулся, посмотрел на нее и засмеялся: наверное, очень уж растерянное было у нее лицо.

      – А надо? – спросил он.

      – Да, – серьезно кивнула она.

      – Надо, значит, надо. – Видно было, что ее просьба ему приятна. – Слушай тогда. Не мешай только.

      Еще бы она стала ему мешать! Нора села на краешек парты – они еще стояли у стен после вчерашнего праздника, – и с нею сделалось то, что в книжках называют «вся превратилась в слух».

      Но и во взгляд она вся превратилась тоже – он у нее стал таким, каким никогда в жизни не был. И вот этим своим новым пронзительным взглядом она смотрела, как Петр Васильевич открывает большой нотный альбом,