Гончий бес. Александр Сивинских

по шву, и пошевелить ею не имелось возможности. Так же, как любой из ног. На меня было наложено частичное заклятие соляного столба. Шеф не терпит, когда во время доклада подчинённые бегают по кабинету или чересчур активно жестикулируют. Активная жестикуляция и пробежки – его собственная прерогатива. Только его. Сатрап магрибский.

      – Я стрелял практически в упор. Дважды. Ему как с гуся вода.

      – Дубина ты, Паша, – ласково сказал шеф. – У чоповцев редко бывает боевое оружие. Чаще всего газовое. Или останавливающего действия.

      – Говоря доступным языком, это значит с резиновыми пулями, – тявкнул бес, который по излюбленной привычке расположился под столом. Его Сулейман не обездвиживал, что злило меня чрезвычайно. Правда, для привилегии была серьёзная причина; но всё равно обидно.

      – А в газовых пистолетах патроны обычно чередуются, – продолжал солировать Жерар. – Один шумовой, другой нервно-паралитический. Снова шумовой и опять нервно-паралитический. Ты наверняка шумовыми палил.

      – Вот только мнения болонок мы ещё не спросили, – огрызнулся я. – Ну всех буквально спросили, а болонок, блин, забыли.

      – Сулейман Маймунович, скажите вы ему! Чего он опять обзывается? – обиженно взвыл Жерар.

      – А ты не подначивай, – отреагировал справедливый шеф.

      – Да я ж ради пользы дела. Просветительство невежд – мой благородный долг. Как старшего соратника, умудрённого опытом многих веков. Как существа, стоящего на неизмеримо более высокой ступени интеллектуального развития. Как друга, наконец!

      – Завелась шарманка, – утомлённо вздохнув, заметил я.

      Шеф тем временем поднялся с дивана, коснулся меня пальчиком – и я оттаял. Соратник, умудрённый опытом многих веков, воспринял моё освобождение без восторга. Наоборот забрался ещё глубже под стол. Видимо боялся огрести по шее, энциклопедист блохастый. И правильно боялся. После завершения отчёта я всегда испытываю неодолимое желание что-нибудь сломать или разбить. А ещё лучше кого-нибудь покалечить. Такая вот диковинная нервная реакция.

      Пока я разминал ожившие конечности, Сулейман вразвалочку прошествовал к своему циклопическому бюро из железного дерева, раскрыл дверцы и вынул рулон плотной белой бумаги. А также обтянутый кожей плоский футляр. Положил то и другое на стол и поманил меня пальцем.

      Бумага моего интереса не возбудила, зато коробочка заинтриговала не на шутку.

      Размерами футляр был примерно двадцать на тридцать сантиметров, толщиной около трёх. Запирался двумя крошечными медными крючками, в углу виднелась металлическая табличка с гравировкой. Какое-то слово. Буквы, кажется, готические. Разглядеть табличку толком я не успел, Сулейман откинул крышку.

      Внутренность футляра выстилал фиолетовый бархат, а в продолговатых углублениях лежали матово отсвечивающие стальные предметы. Сильнее всего они походили на хирургические инструменты или на орудия утончённых пыток. Рядом с коробкой шеф поставил стеклянный