Версаль под хохлому. Дарья Донцова

в полицию ринется.

      – Наша бригада не подчиняется министерству внутренних дел, – уточнила я.

      – Еще хуже! – напряглась собеседница. – Вы точно дороетесь до правды, все выплывет на свет божий!

      – Верно, – согласилась я. – Поэтому лучше быть откровенной.

      – Аня дура! – зло выкрикнула Света.

      – Маркелова хочет освободить отца, ее можно понять, – мягко сказала я.

      – А я не желаю швырять в маму комья грязи, – зашипела девушка. – Мне совсем не безразлично, что о ней, пусть даже после смерти, напишут в газетах.

      Я встала.

      – Хорошо, я ухожу. Но мы будем работать, и все скелеты неизбежно выпадут из шкафов.

      – Полагаете, мне нужно самой правду рассказать? – шмыгнула носом Светлана.

      – Да, – кивнула я.

      Дочь Сухановой поежилась, взяла со стола фотографию матери в вычурной резной и позолоченной рамке, совершенно не подходящей по стилю к минималистически оформленной гостиной, поцеловала ее, вернула на место и еле слышно произнесла:

      – К сожалению, я не умею принимать решения самостоятельно. Я человек ведомый, бреду по жизни вслед за кем-то. А если отваживаюсь действовать на свой страх и риск, получается такой салат… Да, я знаю, кто убил папу и мамочку, но открывать истину невероятно страшно. Надеюсь, не пожалею, что пошла у вас на поводу. Дайте честное слово хранить тайну, никому о ней не рассказывать.

      – Увы, не могу, – ответила я. – Все, что вы скажете, узнают члены бригады, мы всегда обмениваемся информацией по делу.

      – Коллегам можно, – разрешила Света, – но журналюгам никогда! Они всегда маму на прицеле держали, отцу проходу не давали, обо мне глупости писали.

      – Мы постараемся, чтобы до прессы ничего не дошло, – пообещала я.

      Светлана снова поежилась и наконец-то начала рассказывать.

      …В институте Потемкина стала добровольным донором. Если откровенно, то Светлана не испытывала потребности помогать людям, она до дрожи боится уколов, но в учебном расписании был предмет под названием «История живописи», и преподавала его вредная старуха Эмилия Валерьяновна Орликова. Студенты боялись ее как огня, получить у нее четверку (о пятерке никто даже и не мечтал) было почти невозможно. На пересдачу экзаменов народ ходил к ней толпами. Уйти от бабки десять раз подряд с двойкой считалось нормальным. Эмилия Валерьяновна работала в институте всю свою жизнь, стояла у истоков его основания. Каждому было известно, что нынешний ректор Сергей Петрович когда-то тоже учился у вредины и сам делал к ней не одну ходку с зачеткой во время сессии – в молодости Орликова тоже не отличалась добротой.

      И вот однажды Сергей Петрович пригласил в свой кабинет двух студенток, Потемкину и Катю Симонову, и заявил:

      – Предлагаю вам бартерную сделку. Хотите получить «хорошо» по «Истории живописи»? Если «да», то можете спокойно идти к Орликовой и отдать ей свои зачетки.

      Девицы онемели от столь странного предложения, а Сергей Петрович продолжил:

      – Небольшое