Вьюга юности. Ксения Беленкова

эту гонку в нескончаемый миг…

      Глава третья

      Домой!

      Саша бежала и почему-то думала о простом карандаше. Иногда она зажимала его между пальцами, разглядывая высеченные буквы «тм», и начинала раскачивать: сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее. Длинные концы, как качели, мелькали: вверх-вниз. Дерево становилось точно пластилиновым, гибким, а потом и вовсе исчезало. Глаз уже не успевал ловить движения карандаша. Он был и одновременно – его не было.

      – Саша, что ты делаешь? – удивлялся папа забавам дочери.

      Тогда она останавливала карандаш между пальцами, и тот словно появлялся обратно из небытия – как живой.

      – Создаю карандаш, – гордо отвечала она.

      Часы стояли. А Саша все еще продолжала бег и чувствовала себя, точно невидимый карандаш, замерший в быстроте вращения. Она была, и в то же время – ее не было.

      И вдруг кто-то за спиной ответил белой маске:

      – Без четверти шесть.

      И жизнь снова понеслась, завертелась: заскрипели невидимые шестеренки внутри часового механизма земли, и она закрутила над собой снежные вихри, а вечер покатился в пасть ночи. И снова от фонаря до фонаря Саша спешила к дому.

      Еще днем, когда она бежала по улицам, ей казалось, что город утонул в стакане молока – все вокруг было белым и мокрым, и путь домой смыло снежным потоком. «Как можно возвращаться туда, где за скрипучими дверцами старых шкафов хранились вечно молодые тайны? – думала она. – Туда, где казавшиеся каменными ценности – честность, искренность, откровенность, вдруг рухнули, разлетелись прахом?» Но, как ни удивительно, сейчас, возле заброшенного пустыря, Сашу влекло лишь одно тепло – тепло ее дома. Другого у нее все равно не было. Лишь бы добежать туда, а уже потом, забравшись под тяжелое ватное одеяло, согрев комнату светом ночника, она еще раз все обдумает. И тогда, возможно, новое утро принесет новую правду. Правду завтрашнего дня.

      Саша добежала до следующего фонаря: еще два и – конец страха и тьмы. Там, за двумя фонарями – яркий свет окон и рекламных вывесок. Там – смех и перебор гитары. Там – жизнь. Там – дом. И вдруг следующий фонарь замигал блеклым глазом и… потух. Промежуток тьмы до спасительного острова живого света стал в два раза длиннее – метров двадцать, не меньше. Казалось бы, что такого? Бегом это расстояние можно преодолеть за пару минут. Но Саше захотелось прилипнуть к фонарному столбу, рядом с которым она стояла, прорасти в лоскуте его вялого свечения и забыть про окружающую тьму. Она дрожала, как испуганный заяц: все это вдруг напомнило ей одну историю, что рассказывал когда-то дед. Лето вплеталось в этот мрачный зимний день уже не в первый раз. Сейчас Саша уж видела вокруг не отмороженный город, а дачу папиных родителей: как она сидит на веранде за широким дубовым столом. Ноги еще не достают до пола, и она болтает ими так, что шлепки слетают со ступней. А вокруг шелестят березы, стрекочут цикады да ветер лениво перебирает длинную челку…

      – Помню,