Истинная жизнь Севастьяна Найта. Владимир Набоков

точки зрения мои слова никоим образом не содержат наветного обвинения и что имя, которое я сейчас назову, в предыдущем пассаже не упоминается.

      Так вот, от г. Гудмана мне нужно было не столько получить сведения о последних годах Севастьяна – этого мне покуда не требовалось, так как я намеревался следовать за ним по жизни этап за этапом, отнюдь не забегая вперед, – сколько просто справиться, с кем мне следует повидаться из тех, кто мог знать что-нибудь о жизни Севастьяна после Кембриджа.

      Итак, 1 марта 1936 года я посетил г. Гудмана в его конторе на Флит-стрит. Но прежде чем приступить к описанию нашей беседы, позволю себе небольшое отступление.

      Среди писем Севастьяна я набрел на вышепомянутую переписку с издателем касательно одного его романа. Из нее мне стало ясно, что некий второстепенный персонаж его первой книги, «Грань призмы» (1925), представляет собой очень смешную и безпощадную пародию одного ныне здравствующего писателя, которого Севастьян счел нужным таким образом пробрать. Издатель, конечно, тотчас догадался, о ком речь, и, будучи в затруднении, советовал Севастьяну переписать все это место, от чего Севастьян отказался наотрез, сказав наконец, что напечатает книгу в другом издательстве, – что он впоследствии и сделал.

      «Вы как будто недоумеваете, – писал он в одном из писем, – с какой стати я, зеленый автор (Ваши слова – хотя это расхожее выражение ко мне неприменимо, т. к. этот Ваш типичный зеленый писатель зеленеет всю жизнь, другие же, вроде меня, расцветают одним махом), Вы, позвольте повторить (что не означает, что я оправдываюсь в том, что пользуюсь тут этими прустовскими скобками), как будто недоумеваете, на кой ляд мне понадобилось взять благовидного фарфорового голубенького современника (а N. и в самом деле, не правда ли, похож на дешевую посуду, которую на уличных распродажах так и подмывает расколошматить) и сбросить его с башни моей прозы в канаву. Вы мне говорите, что он пользуется всеобщим уважением; что он расходится в Германии почти так же бойко, что и здесь; что один старый его рассказ был только что помещен в сборнике „Современные шедевры“; что наряду с Х. и NN. он почитается одним из ведущих писателей «послевоенного» поколения; и что, наконец, он опасный критик. Вы как будто намекаете, что нам следует сохранять в тайне секрет его успеха, – который состоит в том, что он ездит вторым классом по билету третьего, а, ежели моя аналогия несовсем понятна, извольте – он угождает вкусам читателей наихудшего разряда – не тех, кто читает запоем небылицы о сыщиках, это чистые души, – но тех, кто покупает наипошлейшие пошлости по той причине, что они спрыснуты „модерном“, с подливой из Фрейда, или „потока сознания“, или еще чего-нибудь в этом роде, – и, кстати сказать, такие читатели не понимают и не поймут никогда, что нынешние милые циники всего лишь племянницы Мэри Корелли[42] и племянники княгини Марьи Алексевны. Для чего нам хранить этот постыдный секрет? Что это за масонская

42

Marie Corelli (Mary Mackay, 1854–1924) – спиритка и популярная беллетрисса новой «натуральной школы», которой «не находится места в истории литературы», по выражению одного английского критика. Другое имя, в подлиннике «Mrs Grundy», принадлежит невидимому персонажу комедии Мортона «Speed the Plough» (1798), которую поминают при каждом затруднении или в сомнении: «А что на это скажет г-жа Грунди?»