Пандора. Энн Райс

на Овидия, которого прежде любил, и сослал его в какое-то ужасное место на Черном море. В то время я была еще совсем мала и о событиях, тогда происходивших, ничего не помню. Может быть, место ссылки поэта и не было таким уж гибельным. Но культурным римским гражданам столь удаленный от столицы и населенный варварами район представлялся в ужасном свете.

      Овидий прожил там довольно долго, в Риме его книги запретили. В магазинах или общественных библиотеках их было не найти, равно как и на книжных прилавках на рынке.

      В то время читать было модно, книги продавались повсюду – как свитки и как кодексы, то есть в переплетах, и многие книготорговцы держали в своем доме греческих рабов, целыми днями переписывавших книги.

      Я продолжаю. Овидий впал в немилость у Августа, и его поэзию запретили, но такие люди, как мой отец, не собирались сжигать свои экземпляры «Метаморфоз» или прочие сочинения Овидия. Только страх не позволял им просить о помиловании Овидия.

      Скандал имел какое-то отношение к дочери Августа Юлии, по любым стандартам известной шлюхе. Какая связь существовала между Овидием и любовными делишками Юлии, я не знаю. Возможно, его ранние стихи «Наука любви» сочли дурным влиянием. К тому же в воздухе носился ветер реформаторства, шли разговоры о старых ценностях.

      Не думаю, что кому-либо достоверно известно, что на самом деле произошло между Августом и Овидием, но поэта навсегда изгнали из Римской империи.

      К моменту происшествия, о котором хочу рассказать, я уже прочла и «Метаморфозы», и «Науку любви» – обе книги, должна отметить, были изрядно потрепанными. Многие друзья моего отца постоянно тревожились о судьбе Овидия.

      Теперь вернемся к конкретному воспоминанию. Мне было десять лет. Вернувшись домой после игр, с головы до ног в пыли, с распущенными волосами и в порванном платье, я влетела в просторный приемный зал и плюхнулась на пол у дивана, чтобы послушать разговоры взрослых. Отец, с подобающим случаю римским достоинством, непринужденно развалился на диване и болтал с несколькими зашедшими с визитом мужчинами, которые в столь же свободных позах расположились рядом с ним.

      Всех этих людей я знала, кроме одного, голубоглазого блондина, очень высокого, и в ходе беседы – сплошные шептания и кивки – он повернулся и подмигнул мне.

      Это был Мариус – слегка загорелый после своих путешествий, с потрясающей красоты сверкающими глазами. У него, как и у всех остальных, было три имени. Они мне известны, но я не намерена их разглашать. Я знала, что в интеллектуальном смысле он «плохо себя вел», что он «поэт» и «бездельник». Но никто не говорил мне, что он настолько красив.

      Заметьте, в тот день Мариус был еще жив, вампиром его сделали только лет пятнадцать спустя. По моим подсчетам, тогда ему было всего двадцать пять. Но я не уверена.

      Но я продолжаю свой рассказ. Мужчины не обращали на меня внимания, и моему ненасытному любопытному умишку вскоре стало ясно, что отец получил новости об Овидии, что высокий блондин с удивительными