Ноев ковчег доктора Толмачёвой. Ирина Степановская

Никогда не поймешь, что здесь считается плохо, что хорошо. Таня вздохнула. Просто паранойя какая-то! Всех приходится подозревать. Ох, нелегка ты, французская жизнь, нелегка!

      Подошел автобус. Две остановки – и она уже в вагоне метро. Сесть в уголок, прижаться спиной к велюровой обивке сиденья. Поехали! Мелькают станции – «Порт-рояль», «Ваве», «Дюрок»... Таня вспомнила, как в первые недели в Париже уставала так, что чуть не засыпала стоя. Глаза закрывались сами собой, и несколько раз она явственно слышала: «Павелецкая», «Таганская», «Курская»... Она улыбнулась, прислушиваясь к объявлению дикторши. Да, теперь она почти парижанка – хорошо знает город, понимает язык. Жить бы да жить ... Женщина-диктор, будто в насмешку, сказала, как всегда после объявления станции: «Мерси!»

      Таня приехала на левый берег. Вежливый господин уступил дорогу, она улыбнулась ему дежурной парижской улыбкой и вышла. Через несколько минут она уже шла по бульвару Сен-Мишель в направлении Люксембургского сада.

      4

      Уютно горит лампа под стеклянным оранжевым абажуром в крохотной московской кухне. За окном темно и вьюжно, но плещется вода в раковине, шумит чайник, чистится в клетке мистер Ризкин, перекладывает с лапы на лапу голову сенбернар Сеня. Тина не чувствует себя одинокой. Вот и Азарцев встал с постели, неслышными шагами подошел, замер в проеме кухонной двери, навалившись спиной на косяк.

      – Тина, что ты делаешь?

      – Мою картошку.

      – Зачем?

      – Чтобы сварить.

      – А почему не чистишь?

      – Вареные шкурки Сене в кашу добавлю. Так сытнее.

      Он помолчал, постоял еще, переступая с ноги на ногу, покрутил головой. Раздельно сказал:

      – Понимаю. Хочешь показать этими словами, что я подлец. Не могу заработать на жизнь. А я и сам знаю, что я под-лец.

      Тину эти слова словно ошпарили. Она бросила картошку в раковину, подошла к Азарцеву, потянула за руку.

      – Володя, давай-ка сядем.

      Она чуть не насильно усадила его за стол, а усадив, обняла, прижалась щекой в выемку между его шеей и подбородком.

      – Володя, что ты выдумываешь? Зачем наговариваешь на себя? Разве когда-нибудь я тебе говорила, что ты подлец? – Тина вдруг принюхалась и удивилась. – Да ты что, пьян? – Она слегка потрясла его за плечо. – Володя, где ты был?

      Он поднял брови, впервые с момента прихода домой прямо посмотрел ей в лицо.

      – Ну, выпил чуть-чуть. Две рюмки. Приятеля встретил. Зашли к нему, посидели.

      – А где посидели?

      – Да у него.

      – Дома?

      Азарцев помолчал.

      – Я знаю, ты будешь недовольна. Посидели у него в мастерской.

      Тина отодвинулась, удивленно посмотрела.

      – Почему я должна быть недовольна? Я что, тебя контролирую? Просто я не знаю никого из твоих приятелей. Он что, художник?

      Азарцев немного подумал, пожал плечами.

      – Да. Можно сказать и так. Он держит мастерскую.

      Некоторое сомнение скользнуло по лицу Тины. В Володиных словах слышалась какая-то неуверенность.

      – Что за мастерская?

      Азарцев