Беллона. Анатолий Брусникин

поворачивался так быстро.

      – Прицел по флагману! – зычно крикнул старший артиллерист, не спуская глаз с капитана, который отстранил рулевого и сам встал к штурвалу.

      – Прицел по флагману! Прицел по флагману! – повторили наверху и внизу батарейные командиры.

      Я видел, как комендоры припали к прицелам.

      – По готовности, Афанасий Львович! – Голос Иноземцова сорвался.

      Но артиллерист услышал, кивнул. И на капитана смотреть перестал.

      – Готовность? – заорал он, пригнувшись к люку. И еще раз, верхней палубе. – Готовность?

      – Готовы! – глухо донеслось снизу.

      – Готовы! – звонко ответили наверху.

      Тогда Афанасий Львович громовым басом, какого я у него и не подозревал, возопил:

      – Батареи, ОГОНЬ!!!

      Человек он был нездоровый, с бледным чахоточным лицом и в кают-компании часто заходился кашлем, но сегодня на его щеках пунцовел румянец, а глаза бодро блестели. (Я впоследствии приметил, что многие заправские артиллеристы таковы: ожидание орудийной дуэли возбуждает их, как бабу-Ягу запах человечьей крови.)

      Меня отшвырнуло на поручень. Я оглох от немыслимого грохота, а секунду спустя еще и ослеп: почти остановившийся фрегат заволокло серым дымом. Он окутал верхнюю палубу, густо повалил снизу.

      Кашляя и сглатывая, чтобы прочистить пробки в ушах, я кинулся к вантам. Ужасно хотелось посмотреть на результат нашего залпа, а Степаныч в этом чаду разглядеть меня не смог бы.

      Стремительно взлетел я по веревчатым перекладинам – будто птица, пронесшаяся сквозь облако.

      Ух ты!

      Турецкий флагман тоже был окутан дымом, но не серым, а черным. Трубу снесло, грот покосился, на палубе что-то горело. Я увидел суетящиеся, мечущиеся взад и вперед фигурки матросов, а когда прищурился – то и черную дыру пробоины прямо под бушпритом.

      – Всех наве-ерх! Парусов прибавля-ять! – донеслась протяжная, да еще и растянутая рупором команда невидимого сквозь пелену Платона Платоновича.

      Над моей головой, словно сами по себе, раскрылись и наполнились ветром огромные белые полотнища. Фрегат накренился, меняя курс, – и я по-обезьяньи повис на одних руках, сорвавшись ногами с перекладин, но тут же зацепился носком за канат и выправился.

      «Беллона» выползла из порохового облака. Я увидел под собой палубу, расчеты подле орудий, неподвижного Иноземцова, замотанного в одеяло Джанко, который, кажется, продолжал дремать. Еще я увидел боцмана. Он погрозил мне кулаком и сбежал вниз по трапу. За линьком, догадался я и начал быстро спускаться. В сложившейся ситуации было предпочтительно держаться поближе к капитану. При нем Степаныч дать воли рукам не осмелится, а после отмякнет, забудет.

      – Разве это баталия? Так, пустяки-с, – говорил Платон Платонович штурману, когда я скромно, тихой мышью, пристроился под мостиком. – Остальным двум пароходам не до нас, надобно адмирала на буксир брать.

      Стрельба еще не стихла. Палили два наших кормовых орудия, и турки тоже