Внучка бабы Яги. Татьяна Коростышевская

зима. Пора праздная и сытая – время братчины и свадеб. Мохнатые снежинки, похожие на разлапистых паучков, закружили хороводами, реку сковало панцирем блестящего гладкого льда, а в воздухе стали разноситься густые запахи копчений да пирогов.

      Ну, это для кого роздых, а для кого времечко над книгами горбатиться. Родственница спуску не дает – учиться заставляет. Говорит, и так много упустила. А про то, что причина была уважительная и что это ее подруженьки меня чуть в могилу не свели – ни мур-мур.

      После памятной ночи на Идоловой поляне я слегла. Болталась в сером тумане между жизнью и смертью, почти ничего не слыша и не ощущая. Яга, лишенная покровительства Матушки и оттого непривычно слабая, сбивалась с ног, пытаясь поднять меня отварами и заговорами. А я медленно, неотвратимо угасала. Время от времени приходила в себя, чтоб безучастно отметить горький вкус лекарства или душный жар печи, в которую меня регулярно опускали для лечения, а потом забывалась тяжелым, недобрым сном – меня колотила лихорадка. В бреду приходили ко мне видения, большую часть из которых я не запомнила, являлись странные люди и нелюди… Иравари, которой для бесед теперь не нужно было блюдца, склонялась над лежанкой, укоризненно качала головой, пряча слезы в уголках глаз. Леший укачивал на руках слюнявого рогатого младенца и радостно мне улыбался из угла горницы. Трехликий, как ему и положено, ходил утром на четырех ногах, днем – на двух, а к вечеру отращивал третью. Макошь, почему-то коротко по-мужицки стриженная, подносила ко рту чудную дымящуюся палочку и выдыхала мне в лицо вонючие клубы. Я отмахивалась, надсадно кашляла. «Рано тебе еще, девка, – втолковывала она мне. – Рано, и не ко мне…» И соленый ветер надувал паруса, и крики чаек разносились над бескрайней морской гладью…

      А потом все кончилось. Одним прекрасным утром я проснулась затемно, потянулась от души, до хруста, прислушалась к себе и поняла, что абсолютно здорова. Когда, пошатываясь с отвычки, добрела до оконца, стало ясно, что, пока я болела, чернотроп остался позади – Мохнатовку укрыли снежные сугробы.

      – Ба, – подняла я голову от толстенного фолианта. – А зачем мне все тридцать три хинских говора знать надобно? Я ж до тех земель в жизни не доберусь, чтоб свою образованность показать.

      – А все пригодится, – рассеянно ответила ведьма, хлопоча у плиты, помешивая в чугунке густое травяное варево. – У них завсегда сильные колдуны были, и все, вишь, любили за собой записывать. А тебе хитрый заговор прочесть, или таблицу звездную составить… или кушанье какое чужеземное приготовить – все кусок хлеба.

      – Бабуль, а почему ты меня по-элорийски не учишь? Такой красивый язык, и, наверное, уж их маги посильнее хинских сейчас будут.

      – Эх, Лутоня. – Яга сняла пробу большой деревянной ложкой, поморщилась и досыпала в чугунок из полотняного мешочка. – Там все не просто…

      С истошным петельным визгом распахнулась дверь, в горницу через сени ввалился