О современном лиризме. Иннокентий Анненский

смолкли хохоты, их отзвучали речи.

      Но нас с тобой связал мучительный обет.

      Идем творить обряд! Но в сладкой, детской дрожи,

      Но с ужасом в зрачках, – извивы губ сливать,

      И стынуть, чуть дыша, на нежеланном ложе,

      И ждать, что страсть придет, незванная, как тать.

      Как милостыню, я приму покорно тело,

      Вручаемое мне, как жертва палачу.

      Я всех святынь коснусь безжалостно и смело,

      В ответ запретных слов спрошу, – и получу.

      Но жертва – кто из нас? Ты брошена на плахе?

      Иль осужденный – я, по правому суду? Не знаю.

      Все равно. Чу! Красных крыльев взмахи.

      Голгофа кончилась. Свершилось. Мы в аду.[57]

      Кто скажет, что лучше в этом замечательном стихотворении: поэзия или сладостная брюсовская риторика? Какое искусство и какая тайна дает мелькать призраку барельефа среди чуткой текучести символов?

      Но в этой пьесе останавливает на себе особое внимание вовсе не стройность, а нечто другое, именно – стих:

      В ответ запретных слов спрошу – и получу.

      Я выписываю этот стих вовсе не затем, конечно, чтобы укорять поэта за его будто бы цинизм. Поэт не отвечает за наш грубый перевод его символов, так как он сам предлагает совсем другой их перевод, стихотворный.

      Во всяком случае, если для физиолога является установленным фактом близость центров речи и полового чувства, то эти стихи Брюсова, благодаря интуиции поэта, получают для нас новый и глубокий смысл. Прежде всего, что такое неприличное, т. е. запретное слово по существу? arrhton (aporrhthn) значит – несказанное, запретное (не смешивайте с ajaton тоже несказанное, но уже потому, что оно ищет символа, который, может быть, забыт).

      Оба они, и arrhton и ajaton, и суть слова по преимуществу, т. е. звукосочетания, действительно сознающие себя таковыми, а не дающие забыть, за обыденностью жеста, о том, что они – слова.

      Не здесь ли ключ к эротике Брюсова, которая освещает нам не столько половую любовь, сколько процесс творчества, т. е. священную игру словами. Я не люблю эротики Брюсова, и мне досадно, что она меня захватывает. Я хотел бы понять ее иначе… чтобы в ней было больше настоящего Брюсова:

      Как сладостно на голос Красоты,

      Закрыв глаза, стремиться в безнадежность,

      И бросить жизнь в кипящую мятежность!

      Как сладостно сгореть в огне мечты,

      В безумном сне, где слиты «я» и «ты»,

      Где ранит насмерть лезвиями неясность.[58]

(«Все напевы», с. 39)

      Любовь, как пытка, любовь среди палачей, костров, смертей – такова эротика Брюсова, и никто лучше этого поэта не открыл нам страшный смысл умирающего костра

      Бушует вьюга и взметает

      Вихрь над слабеющим костром;

      Холодный снег давно не тает,

      Ложась вокруг огня кольцом.

      Но мы, прикованные взглядом

      К последней, черной головне,

      На ложе смерти никнем рядом,

      Как в нежном и счастливом сне.

      Пусть молкнут зовы без ответа,

      Пусть

57

Но почему темно? Горят бессильно свечи… – Вн, с. 67–68.

58

Как сладостно на голос Красоты… – «Отречение».