Под знаком розы и креста. Владимир Кузьмин

что я умолкаю, дабы не мешать вам лицезреть!

      Узнать вошедших не составляло труда, не только их имена были на слуху, но и портретов мы видали немало. Первой в залу вошла Зинаида Гиппиус. В белом платье в обтяжку, из-за чего напомнила осу в человеческий рост. С комом всклокоченных волос лисьего цвета. Одной рукой теребила граненые бусы, другой вскинула к глазам лорнет, от которого по сторонам брызнули отблески. Глянула, закинула на руку шлейф платья и пошла в дальний от дверей угол залы.

      За ней невесомой тенью проследовал одетый во все черное, словно сам сатана, Валерий Брюсов. Эта пара была столь колоритна, что отвлекла внимание от третьей, едва ли не самой важной персоны, прибывшей сюда. В коричневых штаниках, в синеньком галстучке, с худеньким личиком, коричневатой бородкой, с пробором, зализанным на голове, с очень слабеньким лобиком и с выражением скорби и обиды, словно попал не туда, куда шел, просеменил вслед за супругой сам Дмитрий Сергеевич Мережковский.

      Публика замерла и тут же вздрогнула. Это знаменитый писатель Мережковский нежданно раскатисто и картаво рыкнул из облюбованного ими угла:

      – Зина! О, как я ненавижу!

      – Ну, уж я не поверю: кого можешь ты ненавидеть? – ответила та из клуба дыма от раскуренной папиросы.

      – О, – едва не простонал Дмитрий Сергеевич, – ненавижу его, Михаила!

      – Какого Михаила? – на сто голосов пронеслось полушепотом, но ответа никто не получил.

      Клара Карловна подошла к ним без стеснения и о чем-то пошепталась. Мережковский кивнул, прошел к приготовленному для него креслу, сел, поерзал и достал из кармана листки.

      О чем читался доклад, не объявили – видимо, всем, кроме нас, это было известно заранее, – а я сама, как ни силилась, но понимать перестала после первых двух слов. Но слушали все со вниманием, а мне казалось, что знаменитый писатель, начав одну-единственную фразу, все не может ее завершить и все порыкивает чуть картаво, тужится, но у него никак не выходит закончить. Наконец кончил. Встал с кресла, отошел в свой угол и замер там, взяв жену под локоток.

      Тишину в зале нарушил шорох шепотков. Апперцепция, коррелат, факт, идентичный Идее… И другие столь же понятные слова.

      К нам подошел тот юноша, что читал сегодня первым и которого называли Андре, наклонился к уху поэта-афериста и, не заботясь быть не услышанным, спросил:

      – Вы поняли?

      – Нет, Боря, ничегошеньки.

      – И я – ни слова! Абракадабра!

      Глянул на нас с маменькой, но мы ответить не успели. Вдруг из «угла» послышался новый картавый рык:

      – Вам, как человеку вчерашнего дня, не дано понимать это!

      – Как?.. Но позвольте, – пришел в ярость его собеседник, – на каком основании? Мы одного ж поколенья с вами!

      – Дмитрий Сергеевич, вы обещали прочесть нам новые стихи, – вовремя подоспела Клара Карловна.

      Мережковский с неожиданным воплем протянул руки к Брюсову:

      – Вот, вот – кто прочтет!

      Брюсов поднялся: и – руки по швам – с дикой нежностью проворковал:

      Приходи путем знакомым

      Разломать тяжелым ломом

      Склепа