Как сторителлинг сделал нас людьми. Джонатан Готтшалл

Обычно я реагирую на подобные происшествия неистовыми ударами по приемнику – лишь бы эта ерунда скорее закончилась, – однако на этот раз в голосе певца было нечто по-настоящему проникновенное. Я так и не прикоснулся к ручке, дослушав до конца песню о молодом человеке, пришедшем просить руки своей возлюбленной. Отец девушки просит его подождать в гостиной, где тот рассматривает фотографии маленькой девочки, играющей в Золушку, катающейся на велосипеде и «бегущей через струи садовой поливалки, измазавшись мороженым, танцующей с отцом и глядящей на него снизу вверх». Молодой человек внезапно осознает, что он собирается забрать у отца нечто чрезвычайно ценное: он уводит у него Золушку.

      Еще до того, как песня закончилась, я рыдал так сильно, что был вынужден съехать на обочину. В песне «Похищая Золушку» (Stealing Cinderella) Чака Уикса была та сладкая боль, которую испытывает отец, осознавая, что он не всегда будет самым важным мужчиной в жизни своей дочери.

      Я довольно долго просидел в машине, грустя и одновременно восхищаясь тем, как быстро коротенький музыкальный рассказ Уикса превратил меня – взрослого мужчину, отнюдь не плаксу, – в совершенно беспомощное существо. Как это странно, думал я, что великолепным осенним днем такая история может подкрасться к нам и заставить нас плакать или смеяться, почувствовать себя влюбленными или сердитыми, ощутить мурашки, полностью изменить наше восприятие мира и самих себя. Как невероятно то, что, когда мы знакомимся с сюжетом – не важно, книга ли это, фильм или песня, – мы позволяем рассказчику полностью овладеть нами. Он захватывает контроль над нашим мозгом. Чак Уикс был в моей голове – съежившийся посреди темных лимфоузлов и воспламеняющихся нейронов.

      На страницах этой книги я обращаюсь к достижениям биологии, психологии и нейробиологии для того, чтобы попытаться объяснить, что произошло со мной в тот день. Я понимаю, что многим покажется пугающей сама идея вторжения науки – с ее отполированными машинами, суровой статистикой и не самым легким языком – в Нетландию. Вымысел, фантазии и сны для человеческого воображения составляют нечто вроде священной, заповедной территории; они – последний оплот магии. Это единственное место, куда наука не может – точнее, не должна – врываться, сводя древние таинства к электрохимическим бурям внутри мозга или бесконечным войнам генов. Люди боятся, что, объяснив силу притяжения Нетландии, они навсегда потеряют ее. Убьют, исследуя, как сказал Вордсворт[7]. Но с этим я не согласен.

      Вспомните конец «Дороги» Кормака Маккарти. Автор рассказывает историю мужчины и его сына, пересекающих опустевший мир, «мертвое пространство», в поисках необходимого для выживания: пищи и человеческого общества. Я читал роман, лежа в квадрате солнечного света на ковре в гостиной, совсем как в детстве, – и, дочитав, еще долго содрогался, переживая за мужчину и мальчика, за собственную короткую жизнь и весь свой гордый и глупый вид.

      В конце «Дороги» мужчина умирает. Его сын выживает и уходит с небольшой семьей «хороших»

7

Перефраз стихотворения Уильяма Вордсворта (1770–1850) «Всё наоборот» (The Tables Turned): «…наш бесцеремонный интеллект уродует прекрасные вещи: мы убиваем, исследуя».