«Gaudeamus». Леонид Андреев

мы с Верочкой продрогли, зуб на зуб попасть не могли. Он нас целый месяц преследует; хочет, чтобы мы ему двугривенный дали, – как же, так вот и дадим! Свинство!

      Онуфрий. Гриневич, дай-ка папиросу. Что ты затих совсем? – присядь, потолкуем. Ну как, вышло дело с уроком или нет? Мне его хорошо рекомендовали… Фу, ну и табак же у тебя дрянной!

      Гриневич. Дешевый. Спасибо, Онуша, с уроком я устроился…

      Тихо разговаривают. Некоторые из студентов осматривают картины. Тенор, как свой в доме человек, показывает, зажигает свет. Слышны восклицания: Левитан! Да что ты! Самодовольный смех Тенора. Дина присаживается к Стамескину.

      Дина. Отчего вы не пели, Стамескин? (К Онучиной.) Вы также. Вам не скучно?

      Стамескин. Я никогда не скучаю. А если мне становится скучно, я ухожу.

      Онучина. Я также. Как у вас пышно, Дина. Вам не мешает эта роскошь? Я бы и одного дня не могла здесь выжить.

      Дина. На это можно не смотреть, Онучина. Когда я училась в стародубской гимназии, я жила у бабушки в маленькой комнате, там было очень просто. У меня в комнате и теперь хорошо, и я постоянно бранюсь из-за этого с папой. Он прежде жил очень бедно и теперь хочет, чтобы кругом все было дорогое.

      Тенор. Дина, земляки хотят есть.

      Лиля. Врет, врет. Это он сам хочет есть! Мы картины смотрим, такая прелесть.

      Онуфрий. Земляки хотят пить.

      Дина. Простите, я сейчас… Там все готово. Пойдемте в столовую, господа. Кочетов, Петровский… Отчего вы такой неразговорчивый, Гриневич? Я не слышу вашего голоса.

      Блохин (Онуфрию тихо). Постой! погляди-ка на стол.

      Онуфрий. А что?

      Блохин. Водки нет. Все какие-то келькшозы.

      Онуфрий. Зрелище мрачное. Ну что же: будем пить келькшозы. Запомни ты мое слово, Сережа: раз оно имеет форму бутылки, его всегда можно пить.

      Блохин. А если прованское масло?

      Дина. (смущаясь). Прошу в столовую, товарищи. Только я должна вас предупредить: водки у меня не бывает. Вина сколько угодно, а водки я боюсь, это такая ужасная вещь!

      Костик. Ну и ладно… Вино так вино.

      Кочетов. Да и того бы не надо, одно баловство.

      Онуфрий. Ты слышишь? Эх, прошли наши времена, Сережа. Вина! Да и того не надо! До какой низости доводит трезвый ум, а?

      Блохин. А Стамескин радуется.

      Онуфрий (огорчаясь все больше). Мне наплевать, что у тебя римский нос, у меня у самого греческий… Вина! Что я, лошадь, что ли, чтобы пить вино? От вина подагра бывает.

      Тенор. Прошу, господа. Отчего ты мрачен, Костя, улыбнись.

      Петровский. Озари мир улыбкой.

      Костик. Я не мрачен, у меня вид такой фатальный.

      Козлов. Отчего ты мрачен, Костя?

      Петровский. Кто тебя, Костя, обидел?

      Толкаясь и смеясь, проходят в столовую. Лиля отстает.

      Лиля (Дине). Диночка, пожалуйста, не угощайте вином Гриневича, ему очень вредно пить, он становится такой беспокойный. Я уже просила Онуфрия Николаевича и сама буду сидеть рядом, но все-таки.

      Дина. Хорошо, Лилечка, я буду смотреть. Иди себе.

      Лиля уходит