Людвиг Кондратович (Вл. Сырокомля). Николай Аксаков

ни крохи;

       Дровъ давно ужъ не бывало,

       А ему и дѣла мало —

       Знай плететъ стихи;

       Иль въ бреду порою скажетъ:

       «Да когда жъ въ могилу ляжетъ

       Голова моя?

       Какъ любилъ я всѣхъ! За что же

       Тамъ мнѣ платятъ? Боже, Боже!

       Что имъ сдѣлалъ я?

       И голодной смертью – (это

       Смерть обычная поэта)

       Умеръ. Жаль бѣднягу.

      Но это стремленіе вылить, выразить душу свою, удручаемую гнетомъ собственнаго горя и радости и всею массою впечатлѣній внѣшняго, нравственнаго и матерьяльнаго міра, не представляется въ глазахъ Сырокомли какимъ-либо исключительнымъ достояніемъ, привиллегіею поэта, въ которомъ какъ бы въ какомъ-либо фокусѣ отражаются чувства и стремленія, чуждыя и непонятныя для всѣхъ остальныхъ людей. Совершенно наоборотъ, поэту только присуще искусство выраженія тамъ, гдѣ для другихъ присуще только стремленіе выразить. Онъ, по художественному выраженію одного поэта, даетъ «языкъ творенью мертвому». Онъ изъ глуби собственной души силою творчества своего выводитъ наружу и обличаетъ другимъ то, что у другихъ тщетно ждетъ выраженія, силится выступить наружу, получить образъ и слово. Нѣмая рѣчь человѣчества становится гласною рѣчью поэта. Накипѣвшее народное чувство получаетъ въ устахъ поэта свое выраженіе, потому что онъ является представителемъ творчества и выраженія, и каждый человѣкъ можетъ словами «Неученаго» – героя однаго изъ полныхъ силы и глубокаго чувства стихотвореній Сырокомли, сказать съ полною справедливостью, выражая одну изъ самыхъ задушевныхъ своихъ потребностей, если не сопутствующихъ всей его жизни, то, по крайней мѣрѣ, сильно сказывающихся въ нѣкоторые особенныя ея минуты.

      Примечания

      1

      Мы вовсе, однако, не намѣреваемся отрицать, что многія изъ такъ называемыхъ европейскихъ понятій, – научныхъ, бытовыхъ и государственныхъ, представляютъ сами до себѣ, совершенно обязательную силу, и принятіе ихъ отнюдь не нарушаетъ самостоятельности народнаго духа, разумѣется, смотря по тому, какъ совершается самое это принятіе. Но общность, и потому, и обязательность понятій этихъ вытекаетъ вовсе не изъ европейской ихъ распространенности и европейскаго происхожденія, а изъ отвлеченно-разумной ихъ оцѣнки, которая одна можетъ дѣлать ихъ общими и обязательными. Гдѣ разумъ вступаетъ въ полныя свои права, тамъ уже не можетъ быть рѣчи обѣ авторитетахъ, – все равно, будетъ ли такимъ авторитетомъ индивидуумъ, народъ или искусственно составленное понятіе объ европеизмѣ и человѣчествѣ. Гдѣ дѣйствуетъ разумъ, тамъ общность