Фатум. Том первый. Паруса судьбы. Андрей Леонардович Воронов-Оренбургский

он заслал, по совету Преображенского, письменный рапорт командиру порта. Неделя истекла, а от властей ни слуху, ни духу. «Похоже, жухнуть бумаге в долгом ящике»,− скрежетал Черкасов. Плюнув на этикет, он решил «бубенить в колокола»: откушал с утра чаю с капустным пирогом и, поскрипывая натертой кожей, отправился в командирский дом − трудить его высокопревосходительство.

      Неожиданное появление в приемной самого адмирала порта в вицмундире вспугнуло разомлевшего вестового. Однако Черкасов прытче был: ловко вскочил с банкетки, ровно спущенная пружина, по всем правилам браво козырнул и замер в нетерпеливом ожидании.

      Андрей Сергеевич в воображении своем рисовал Миницкого этаким плотно-тугим и грозно-заспанным, но нет, тот оказался подтянут для своих шестидесяти, приятен лицом и обхождением.

      − Прошу не беспокоиться, голубчик, дай Бог памяти…

      − Капитан Черкасов, ваше превосходительство! − ахнуло в приемной.

      − Прекрасно, а величать как прикажете?

      − Андрей Сергеевич, ваше… превосходительство,− немало обескураженный теплым обращением, уже не столь бойко ответствовал капитан.

      − Меня − Михаил Иванович. Будем считать − по-дружились, так? Ну-с, справляйте курс в покойную гавань.− Командир порта пропустил Черкасова в открытую казаком дверь.

      Они прошли в просторный, чисто выбеленный, по-домашнему уютный кабинет. Капитана поразила и где-то даже возмутила неуставная, периферийная вольность, что была допущена в убранстве кабинета: стены красили кабаньи, лосиные и медвежьи головы − трофеи собственной охоты, как пояснил хозяин. Слева от дверей пузатился радушием массивный буфет с поблескивающими серебром гусями-братинами и прочая, весьма далекая от службы, утварь.

      Но еще круче Черкасова повергла в изумление беседа. Вместо незамедлительного принятия рапорта Миницкий сперва ужалил язык офицера коньяком, затем заочно по-знакомился с его родителями, тут же, на одном кругу, вспомнил и свои старые добрые деньки, когда он был лихим морским капитаном.

      «Хм, сдается мне, не сильно тут потом обливаются в радении для Отечества,− ухмыльнулся про себя моряк.− И то верно: хиреет за делами глас Особенной канцелярии»42.

      От зоркого ока его превосходительства не ускользнула холодная брезгливость ко всему штатскому, тронувшая строгий взор офицера. Это, однако, ничуть не задело самолюбия адмирала порта. Напротив, он просто заметил:

      − Я понимаю вашу иронию, Андрей Сергеевич. Но знаете ли, голубчик… служить в такой дыре, в сумасшедшей дали от столицы… Скотская жизнь, капитан! А сие, смею вас уверить, недешево стоит. Скука и серость! И ежли б не охотничьи утехи, я бы, пожалуй, сдох от тоски. Простите старику неприкрытую грубость, mon cher. К тому же, я гол, как сокол. Увы, Создатель семьи не дал… А чертовски хочется тепла, уюта… Вот и получается, что дом мой −служба.− Михаил Иванович хлопнул ладонью по столу.−Ежели угодно, возможно и наоборот: служба − дом. А вы находите это предосудительным? Порочным?

      Черкасов повел

42

      Особенная канцелярия − эквивалент Тайной канцелярии, которой управляли генерал-аншеф Ушаков, позже Шувалов. В 1826 г. собственной рукой его величества Особенная канцелярия была преобразована в печально знаменитое Третье отделение.