Бироновщина. Василий Авенариус

стали доноситься спорящіе голоса, вѣрнѣе, одинъ голосъ, трубный, звучалъ недовольно и повелительно, а другой звенѣлъ виноватой скрипящей фистулой. Первый принадлежалъ, должно быть, "совѣтнику", начальнику канцеляріи, второй же – секретарю.

      – Здорово его отчитываетъ! – замѣтилъ сторожу швейцаръ, выразительно поводя бровью.

      – Допекаетъ! – усмѣхнулся тотъ въ отвѣтъ. – Вѣрно, опять что проворонилъ.

      – Не безъ того. Съ нашимъ братомъ изъ себя какой вѣдь куражный, а передъ начальствомъ и оправить себя не умѣетъ.

      Дверь канцеляріи растворилась. Первымъ показался опять старичекъ-академикъ. Провожавшій его до порога "совѣтникъ", сухопарый и строгаго вида мужчина, покровительственно успокоилъ его на прощанье: "Wird Ailes geschеhеn, Geehrtester" ("Bce будетъ сдѣлано, почтеннѣйшій"), и повернулъ назадъ.

      Въ тотъ же мигъ проскользнуло въ прихожую третье лицо, судя по потертому форменному кафтану съ мѣдными пуговицами – секретарь, чтобы выхватить изъ рукъ швейцара плащъ академика и собственноручно возложить его послѣднему на плечи.

      – Не поставьте въ вину, ваше превосходительство, что нѣкая яко бы конфузія учинилась, – лебезилъ онъ: – вышерѣченное дѣло по регламенту собственно мнѣ не принадлежительно; но отъ сего часа я приложу усиленное стараніе…

      – Schon gut, schon gut, Неrr Confusionsrat! – прервалъ его извинительную рѣчь академикъ и, поднявъ на него глаза, спросилъ съ тонкой улыбкой: – Вы, вѣрно, живете теперь опять не въ Петербургѣ y насъ, а на Олимпѣ?

      – Именно-съ, на Олимпѣ y батюшки моего – Аполлона и сестрицъ моихъ – музъ, хе-хе-хе! Компаную пѣснопѣніе на предстоящее священное бракосочетаніе ея высочества принцессы Анны.

      – Ja, ja, lieber Freund, das sieht man wohl. (Да, да, любезный другъ, оно и видно).

      При этомъ руки старика протянулись за подаваемыми ему сторожемъ шляпой и палкой. Но сынъ Аполлона съ такою стремительностью завладѣлъ опять тою и другою, что самъ чуть не споткнулся на палку, а шляпу уронилъ на полъ.

      – Richtig! (Вѣрно!) – сказалъ академикъ, наклоняясь за шляпой. – Есть поговорка: "Eile mit Weile". Какъ сіе будетъ по-русски? "Тише ѣдешь…"

      – "Дальше будешь", – досказалъ швейцаръ. – Правильно-съ, ваше превосходительство. Поспѣшишь – людей насмѣшишь. Счастливо оставаться.

      – Проклятая нѣмчура!.. – проворчалъ Тредіаковскій вслѣдъ уходящему, отирая не первой свѣжести платкомъ выступившій y него на лбу потъ; затѣмъ счелъ нужнымъ сдѣлать внушеніе швейцару: – ты-то, любезный, чего суешься, гдѣ тебя не спрашиваютъ?

      – А ваше благородіе кто просилъ исполнять швейцарскую службу? – огрызнулся тотъ.

      – Церберъ, какъ есть треглавый Церберъ! А тебѣ тутъ что нужно? – еще грубѣе напустился Тредіаковскій на замѣченнаго имъ только теперь молодого ливрейнаго лакея, который былъ, очевидно, свидѣтелемъ его двойного афронта.

      – Я съ письмомъ къ вашему благородію, – отвѣчалъ, выступая впередъ, Самсоновъ и подалъ ему письмо.

      Сорвавъ конвертъ, Василій Кирилловичъ сталъ читать. Почеркъ писавшаго былъ, должно быть, не очень-то разборчивъ, потому что читающій процѣдилъ сквозь зубы:

      – Эко нацарапано!

      Пока онъ разбиралъ "нацарапанное", Самсоновъ