Конец света. Михаил Першин

или кабинет, а порой и столовая. Но ночью – спальня. Женя лежала, уткнувшись носом в подушку, такая вся из себя… Одеяло сползло с плеча… С одной стороны выпорскнулась пяточка, с другой – коленка… В общем, сложный комплекс чувств пополнился ощущением уюта, а мысли о поэтических несовершенствах некоторых песен исчезли вовсе… Короче, все закончилось любовью. Тоже уютной и беззвучной, чтобы не разбудить Катьку.

      И зачем понадобилось вставлять в рассказ этот эпизод, который не то что со звездочками, но и без них ну ни малейшего отношения к его теме не имеет? – – Ладно, вставили, и вставили. Что особенного? Давайте уже пойдем дальше. – – Нет погодите, надо разобраться. Как сказал классик, «дойти до самой сути». В чем-то там, и – вот именно! – «в сердечной смуте». Ведь что-то же автором двигало, побуждало, так сказать. Уж не та же ли пошлость? Хотя… Если так, он бы в деталях всё описал, нет разве? – – Пожалуй… – – А вот пожалуй, что и нет! Ведь не сказал же он прямо и честно: «закончилось… – ладно, пусть не по-матерному, но например – …совокуплением». Постеснялся: «…любовью»! И что, так – лучше? Красивше? Скромнее, может быть? Черта с два! А по Морковцеву, так даже гаже. – – Почему гаже? Нормально: «любовь» – хорошее слово, чем оно вам не угодило? – – А тем, что, выходит, это – любовь. То есть когда… совокупление, мягко выражаясь. А как в таком случае изволите называть, там, слова разные, ручка в ручке, глаза в глаза, сердце бьется, дыхание замирает, всякие сюси-пуси, телячьи нежности, гулянье под луной, любование профилем и фасом, «разви́тым локоном играть и край одежды целовать», румянец от случайного касания коленками, слезы в подушку, глупые рифмы, и др., и пр.? А? Это что? Что это, я вас спрашиваю! – – Ну, это… тоже любовь? – – Ах, тоже! Спасибо вам за это «тоже». Низкий поклон! Так что не выкручивайтесь! Пошлость есть пошлость, гадость есть гадость. И не в том они, что муж с женой чем-то там занимаются, чем им и положено заниматься, а в том, что кое-кто слов боится и строит из себя бог весть какую невинность, а сам в щелочку-то и подглядывает. – – Да в какую щелочку? Причем тут щелочка! Никуда никто не подглядывал. – – А откуда автор узнал, чем они занимались, а? Молчите? То-то! А туда же: «в сердечной смуте, в сердечной смуте»! – – Да это вы про смуту сказали. Причем тут я? Причем тут автор? – – Да какая разница: вы, я, автор? Поехали дальше!

      Они лежали, и сна, который обычно наваливается после… В общем, после этого… На сон не было даже намека.

      Они лежали и лежали. А потом он сказал:

      – Спасибо.

      – За что? – спросила она.

      – За воду.

      И еще только начав говорить, понял, что это не то. Но было поздно, и она произнесла с оттенком разочарования:

      – А-а-а…

      А как исправить положение, он не знал. Он помолчал еще немного, чтобы получилось не продолжение неудачного разговора, а новый разговор, и спросил:

      – Тебе было хорошо?

      Он знал, что она ответит: «Очень». И она ответила:

      – Очень. А тебе?

      Это «А тебе?» он тоже знал, что она