Дохлокрай. Дмитрий Манасыпов

быстрее дыма демократических танковых залпов или аромата Марии, дочери Хуана.

      Видеть, как видели через одного, свою семью, теплую и родную, единственную и нужную… когда новое полноцветное фото вдруг становится черно-белой любительской съемкой, мутнеющей на желтеющей фотобумаге.

      Вместо близких лиц, глаза закрой и вылепи по памяти, размытые пятна непроявленного негатива.

      …Давай вечером умрем весело…

      Страна на глазах еще больше засвечивалась, подменяясь на цветную бездушную пленку и фотографии "Кодак-экспресса". Отсюда, пытаясь разглядеть девяностые, виделось странное. Марево, с редкими четкими кусками. Незначительными, типа пачки мятного "Кента" в ларьке, спокойно проданные почти мальчишке. Общаги и их старшаков, с выбитыми с ноги дверей. Девчонок, сгорающих от страсти под поддельное французское шампанское, трахаемых в сортирах дискотек и потом делающих аборты в девятых классах. Мальчишек, не проходивших НВП и попавших на Кавказ. Ветеранов, не понимающих главное: за что же они воевали, тратя себя и молодость?

      …Я на тебе как на войне…

      Водка в любом ларьке. Первые лысые "под расческу" головы и пакеты с тетрадками и учебниками взамен ранцев и дипломатов. Зубы и кровь в туалетах на переменах. Взрослые, шалеющие от дичи, творящейся в вокруг и дети, считавшие обоссанных бомжей нормой. И над всем этим, в девяносто пятом, бывшем ужасным и прекрасным, ужасно-прекрасным, стеклянноглазые Самойловы и…

      …нам с тобою повезло на-а-аз-л-о-о-о-о… из каждого утюга.

      Мрак расползался тогда легче легкого… Не остановить. У него и не вышло, лишь временами перекрывал самые дикие прорывы и затыкал совершенно обнаглевших Проводников. Мрак жил в стране как у себя дома. И считал себя хозяином.

      – Задумался?

      Он тряхнул головой, глядя на такую знакомую улицу с каменными ребрами костела, смотревшими в туман, закрывавший их почти наполовину. На желтые мокрые листья, на катящуюся гусеницу нового, наверное что с вай-фаем, трамвая, на спешивших куда-то, как всегда и везде, студентов, на курящих за остановкой и плевать хотевших на закон о курении полицейских, на афиши, наклеенные одна поверх другой и болтающиеся измочаленной и снятой ремнями кожей, на трещины асфальта и потоки грязной воды, катящейся из неработающего колодца, несущие в себе листья, пустые пачки и окурки, презервативы, два использованных инсулиновых шприца, мертвого слепого котенка и голубиное крыло, оторванное с мясом и недавно, на листовки кандидата каких-то местных выборов, на…

      – Устал.

      – Выспаться тебе нужно. А то работать не сможешь.

      – Я? Я смогу. Нам далеко?

      – Не особо. Хочешь прогуляться?

      Хотелось ли ему пройтись по городу, иногда становящийся родным? Наверное. Даже если недалеко. В этой части города ему всегда становилось тревожно, всегда вставали, невидимые обычным людям, простые видимые призраки. Их тут хватало, земля в городе у Волги, в старом центре, называемом просто центром, кое-где была пропитана кровью на метр,