Голубое сало. Владимир Сорокин

ж вы делаете, гады? Это же народное добро! – закричал машинист голосом матери, безвозвратно теряющей ребенка.

      В ответ полыхнуло напряженное пламя и куски ломтевоза полетели в степь. Бубнова и полуночников уложило волной на землю.

      – Белуга недобитая! – выплюнул песок изо рта Бубнов. – От горя совсем с ума спятили, холуи врангелевские!

      – Мы не белые, не кипятись! – ответили ему.

      – Бандиты, значит?

      – И не бандиты!

      – Тогда – из партии исключенные?

      – Мы не красные! – настаивал голос.

      – Стало быть – махновцы?

      – Мы не анархисты! Анархия – новый опиум для народа: Иисус Христос с маузером!

      – Да кто ж вы такие? – вконец осерчал Бубнов.

      – Мы дети природы! – объяснил притемненный человек. – Против машин воюем! За полное и безоговорочное освобождение от механического труда! Ты читать умеешь?

      – До революции не умел! – гордо ответил Бубнов.

      – Как рассветет, я тебе свою книгу дам – “Власть машин”. Там все написано. Моя фамилия Покревский. Сейчас испечем картошки, и я тебе все про машины словами расскажу.

      – Чего мне про машины слушать! Я с четырнадцати лет в депо обживаюсь! Все двигатели знаю!

      – А сути – не ведаешь! С машинами человек к мировому счастью никогда не придет! Они его обуржуазят и рабом самого себя сделают! Какой уж тут святой коммунизм, когда за тебя железо землю роет! Это подлость мировая! С ней воевать надо до костей! Порушим машины и ихними обломками себе в красный рай дорогу вымостим!

      – А пахать – опять на кобыле?

      – Не на кобыле, темный человек! На себе самих и пахать, и сеять, и скородить будем!

      – Это не по мне! – зевнул уставший ехать, убивать и разговаривать Бубнов. – Я в хомут сроду не полезу! А без ломтевозов – жить не могу!

      По колебанию ночного воздуха он понял, что люди переглянулись.

      – Убивать будете? Тогда уж быстро валяйте – я болеть не люблю!

      – Мы людей не трогаем! – ответили невидимые и скрылись.

      Бубнов лег на теплую землю и заснул. Ему приснилось что-то мучительно родное и огромное, от чего нечем заслониться, что нельзя убить, забыть или похоронить и с чем невозможно навсегда слиться, а можно только любить безответной любовью сироты. Потом это огромное и родное сжалось до сияющей водяной капли и капнуло ему на плечо. Бубнов проснулся. Солнце стояло в зените и глупо грело землю и лежащего на ней Бубнова. Кругом лежали куски взорванного ломтевоза. Рядом с ногами машиниста валялся несожженный ломоть буржуазной плоти, так и не превратившийся в пролетарский пар. Бубнов посмотрел на свое плечо и увидел в нем торец белогвардейской пули.

      “Зацепило все-таки! А я боялся богородицей небеременной остаться!” – весело подумал Бубнов и вытащил пулю из плеча. Черная кровь, скопившаяся под пулей, лениво потекла из раны. Бубнов поднял ломоть и приложил его к плечу. Надо было идти куда-то.

      “Дойду хоть до Житной! Там телеграмму в депо отстучат: ломтевоз взорвали антимашинные люди!” – подумал