Парашюты над Вислой. Александр Усовский

зубы… Тридцать восьмой. Вторая волна. А в сороковом, судя по всему, выпустили – тогда многих ранее арестованных деятелей Коминтерна выпускали. Понятно…

      Пан Заремба продолжил:

      – В тридцать девятом, после сентябрьской катастрофы, сюда пришли немцы. Начались исчезновения людей, прежде всего – евреев. В Ожаруве их скоро совсем не стало… В Варшаве всех евреев загнали в гетто, а в прошлом году, после восстания – начали куда-то вывозить. Варшавяне шепчутся, что на смерть…Немцы объявили, что Польши больше нет, что теперь это – Генерал-губернаторство, столица – Краков, гражданства у поляков – нет, прав – нет, и будущего – тоже нет. Этого они не объявляли, так они решили. Закрыли все театры, библиотеки, музеи, читальни в сёлах. Закрыли газеты. Запретили печатать книги на польском. Любые. Библиотеку Сейма вывезли в Берлин и Бреслау. Даже алтарь Мариацкого костёла вывезли из Кракова…В Польше не можно болей быть поляком… – Помолчал. Затем, едва заметно улыбнувшись, сказал: – В мае сорок первого от вас был человек. Мальчишка совсем. Страшно плохо говорил по-польску. Передал привет от Збышка и сказал ждать вас…

      – Нас!? – Изумлённо переспросил Савушкин.

      – Ну, не тебя, капитан, а русских. Для разведки. И вот три года я вас жду… А в прошлом году случилось ЭТО…

      Капитан обескураженно спросил:

      – Что ЭТО?

      Старик тяжело вздохнул, хлебнул остывшего чая и коротко бросил:

      – Смоленск. – Помолчав, продолжил: – Немцы в апреле сорок третьего объявили, что большевики в окрестностях Смоленска расстреляли пленных польских офицерув. Привезли на место расстрела врачей, специалистов по трупам из-за границы. Польскую миссию Красного Креста… Печатали во всех своих газетах, по радио… По фамилиям, званиям… Почти пятнадцать тысяч офицерув. Сказали, что НКВД расстреляло в мае сорокового года.

      Савушкин сидел, оглушённый страшной новостью, не в состоянии что-то ответить. Пан Заремба продолжил:

      – У нас многие поверили. Особенно те, кто знаком с роднёй тых офицерув. Они ведь получали письма из лагера – до мая сорокового. А потом письма перестали приходить… Я – старый русский солдат, я всегда говорил своим – этому не можно верить. Офицерув убили немцы, инакш быть не может. Немцы! Но комиссия Красного Креста… Заграничные специалисты… Вдобавок – многие помнили войну с большевиками… – Старик вздохнул, допил чай, и добавил: – Так что вот такие дела, капитан…

      Савушкин покачал головой.

      – Я об этом ничего не слышал… хотя нет, было какое-то опровержение Совинформбюро, в это же время. Но я пропустил его мимо… О том, что осенью тридцать девятого интернировали поляков – знаю, у нас об этом писали. Но я думал, что они все в армии Андерса…

      Пан Заремба отрицательно покачал головой.

      – От них нема вестей с весны сорокового…

      Капитан помолчал, подумал, а затем сказал:

      – Нет. Не может быть! Зачем? – Внезапно оживившись, спросил: – Ты сказал – огласили фамилии и звания?