Запри все двери. Райли Сейгер

волос складываются в голубой ореол. – Нигде долго не задерживаюсь. Я кочевница.

      По желанию или по необходимости? Я не понаслышке знаю, что такое бесконечный побег от ошибок и вечных неудач. Но, по правде говоря, Ингрид ничем не похожа на меня.

      И тут меня вдруг осеняет: она похожа на Джейн.

      Джейн отличалась таким же бурным темпераментом, бурлящим, порой чрезмерным энтузиазмом. Я никогда не чувствовала себя спокойно, хоть она и была моей сестрой и лучшей подругой. Но мне это даже нравилось. Нравилось, что Джейн служила своего рода противовесом моему тихому, скромному существованию. И Джейн это знала. Она то и дело норовила схватить меня за руку и потащить в лес на другом конце города, где мы забирались на огромные пни и до хрипоты выкрикивали боевые кличи, изображая Тарзанов. Или в заброшенное административное здание старой угольной шахты – побродить по пустым затхлым офисам, куда долгие годы уже никто не заходил. Или в кинотеатр через заднюю дверь так, чтобы прокрасться на свободные места уже после начала сеанса.

      Она причиняла столько боли и приносила столько облегчения. Исцарапанные коленки, комариные укусы, разбитые сердца…

      Джулс и Джейн. Всегда вместе.

      А потом – все.

      – Из Бостона я уехала два года назад, – рассказывает Ингрид. – Приехала сюда, в Нью-Йорк. Да, забыла об этом упомянуть. Я уже была в Нью-Йорке. Не могу вспомнить ничего хорошего. Так что я отправилась в Сиэтл, работала там официанткой. Кошмар. Все эти сволочные кофейные маньяки. Так что на лето я отправилась в Виргинию, разносила напитки на пляже. А потом вернулась сюда. Сдуру подумала, что в этот раз все будет лучше. Ни фига. Прям совсем никак. Я уже реально не знала, что делать, пока не увидела объявление про Бартоломью. Ну а дальше и так все ясно.

      Мне становится дурно от одной мысли, что она переезжала столько раз за такой короткий промежуток времени.

      – А тебя как занесло в Бартоломью? – Ингрид садится и хлопает ладонью по скамейке. – Давай, выкладывай.

      Я сажусь рядом.

      – Да нечего особо рассказывать. Ну разве что в один прекрасный день я потеряла работу и бойфренда.

      Ингрид снова выглядит шокированной, совсем как после вопроса про швы.

      – Он умер?

      – Его сердце умерло, – отвечаю я. – Или, может, у него вообще никогда не было сердца.

      – Почему все парни такие мудаки? Я начинаю думать, что им это прививают в детстве. Типа, их учат, что можно быть козлами, и большинство женщин слова поперек не скажут. Потому я и сбежала из Нью-Йорка в прошлый раз. Из-за парня-придурка.

      – Он разбил твое сердце?

      – Растоптал, – говорит Ингрид. – И вот я здесь.

      – А что насчет твоей семьи?

      – У меня нет семьи. – Ингрид разглядывает свои ногти, покрашенные таким же голубым цветом, как концы ее волос. – В смысле, раньше была. Само собой. А теперь не осталось.

      Эти слова – «не осталось» – эхом отдаются в моем сердце.

      – У меня тоже никого не осталось, – говорю я. – Одна я. Хотя, может, у меня есть сестра. А может, и нет. Я не знаю.

      Я не собиралась этого говорить. Слова вырвались