Нечаянные откровения. Борис Соколов

полосе Обдонья, вилась молния, крылом недобитой птицы трепыхалась оранжевая зарница. В той стороне блёкло светилось зарево, принакрытое чёрной полою тучи. Степь, как чаша, до краёв налитая тишиной, таила в складках балок грустные отсветы дня. Чем-то напоминал этот вечер осеннюю пору. Даже травы, ещё не давшие цвета, излучали непередаваемый запах тлена.»

      А вот картина, до слёз знакомая.

      «Казакует по родимой степи восточный ветер. Лога позанесло снегом. Падины и яры сровняло. Нет ни дорог, ни тропок. Кругом, наперекрёст, прилизанная ветрами, белая голая равнина. Будто мертва степь.

      Изредка пролетит в тишине ворон, древний, как эта степь, как курган над летником в снежной шапке с бобровой княжеской опушкой чернобыла. Пролетит ворон, со свистом разрубая крыльями воздух, роняя горловой стонущий клёкот. Ветром далеко пронесёт его крик, и долго и грустно будет звучать он над степью, как ночью в тишине нечаянно тронутая басовая струна.

      Но под снегом всё же живёт степь. Там, где, как замёрзшие волны, бугрится серебряная от снега пахота, где мёртвой зыбью лежит заборонованная с осени земля, – там, вцепившись в почву жадными живучими корнями, лежит поваленное морозом озимое жито. Шелковисто-зелёное, всё в слезинках застывшей росы, оно зябко жмётся к хрушкому чернозёму, кормится его живительной чёрной кровью и ждёт весны, солнца, чтобы встать, ломая стаявший паутинно-тонкий алмазный наст, чтобы буйно зазеленеть в мае. И оно встанет, выждав время! Будут биться в нём перепела, будет звенеть над ним апрельский жаворонок. И так же будет светить ему солнце, и тот же будет баюкать его ветер. До поры, пока вызревший, полнозёрный колос, мятый ливнями и лютыми ветрами, не поникнет усатой головой, не ляжет под косой хозяина и покорно уронит на току литые, тяжеловесные зёрна.»

      Боже мой! Какой мощный образ неуничтожимой, вечно возрождающейся жизни!

      25.08

      Что же главное в этом грандиозном шолоховском полотне?

      А оно вот в чём: в том, как русские люди, разделённые прилетевшей откуда-то чужеродной идеей, расколовшиеся на два враждебных лагеря, вкровь измордовали друг друга.

      И какие в романе батальные сцены! Перед ними сам знавший толк в войне Лев Толстой, если бы дожил, снял бы шляпу…

      В чём сила автора «Тихого Дона» ?

      Он писал правду о гражданской смуте. А честная правда подкупала даже таких непростых читателей как Иосиф Сталин (то же, кстати, случилось и с «Днями Турбиных» Булгакова).

      Нельзя забывать и о красоте и ёмкости языка, многое из которого, увы, современному читателю понять не под силу.

      Вот, например, всего-навсего в одном слове заключены подробности целого процесса, тут же рождающегося в голове знающего читателя. Что такое амуниция? Наверняка все знают, сколько в той амуниции предметов и для чего они. И вот, пожалуйста: обамуниченные – только на русском языке возможно такое роскошество! – лошади… то есть нерассёдланные и готовые в любой момент к походу кони.

      Или, скажем, как по-другому,