В зеркалах воспоминаний. Алексей Букалов

привёл меня к Пушкину.

      В годы моей самодеятельной пушкинистики полагалось бывать во всех пушкинских музеях и центрах. Это была замечательная традиция. Мы ездили в Михайловское, Пушкинские горы, по пушкинским местам Приволжья, я уж не говорю о Ленинграде и Пушкинском Доме. Это была колоссальная школа.

      Каждый год наш журнал давал мне возможность ездить осенью в Болдино, на знаменитые «Болдинские чтения». Помню, мы жили в Доме колхозника, почти как в коммунальной квартире, удобства во дворе. Но всё это ерунда по сравнению с тем наслаждением, которое мы испытывали, говоря о Пушкине в тех местах, где он бывал, которые он любил. И прежде чем что-то публиковать о Пушкине, я выступал с докладом. Как бы прогонял через них, специалистов и знатоков, то, что мне удалось разыскать, получал квалифицированные замечания и советы, к которым внимательно прислушивался. Я никогда не претендовал на какое-то научное присутствие в этом элитном обществе пушкинистов, поэтому все мои книги – у меня четыре пушкинских книги – сопровождал подзаголовком: «записки журналиста». Это меня как-то прикрывало, не вызывало никакой ревности.

      Однажды с моим сыном Борей мы приехали в Пушкинские горы по приглашению легендарного директора Пушкинского заповедника Семена Степановича Гейченко. Он жил в усадьбе в старом деревенском доме – говорил, что так слышит дыхание этого места, чувствует изнутри, чем оно живёт. За обедом этот удивительный человек рассказывал массу интересного, и Боря, буквально раскрыв рот, слушал, как Гейченко воевал в этих местах, а после войны поднимал из пепелища родовое гнездо Пушкиных и его окрестности. Такой вот легендарный охранитель пушкинских реликвий.

      С этой встречей были связаны два впечатления: из районной администрации пришло распоряжение – почистить территорию, это все-таки музей, а на берегах реки образовались залежи мусора. Разгневанный Гейченко в своей директорской квартире отчитывал кого-то из сотрудников. Мы находились в соседней комнате, и вдруг до нас доносится замечательный, на мой взгляд, каламбур: «Эти туристы нассут, насорят, и всё в Сороть». Боря удивился: такой большой ученый и так говорит…

      И второе. У Гейченко был такой обычай: он предлагал своим гостям оставить рисунок на память. Я спрашиваю:

      – Это должно быть как-то связано с Пушкиным?

      – Лучше, чтобы с Пушкиным.

      А я, надо заметить, в этот раз приехал в Пушкиногорье, чтобы поговорить с Гейченко о «ганнибальских местах», о предках Пушкина. Здесь, в Петровском, расположено имение предков Пушкина – Ганнибалов. Здесь в 1827 году он начал роман «Арап Петра Великого». Здесь, в Святогорском Свято-Успенском монастыре, находится некрополь Ганнибалов-Пушкиных. И я тогда удачно сообразил, что в память о Ганнибале, об Африке надо нарисовать… слона. У меня был такой рисунок с детства, я учился рисовать слона, потом учил своих внуков. Слон – вид сзади. Смешной такой рисунок получился. Простой, в три-четыре линии, но выразительный. Я был рад, что сумел нарисовать,