В зеркалах воспоминаний. Алексей Букалов

них, конечно, Лев Михайлович Тимофеев, видный литератор, человек блестящий, умница. Он был диссидентом и правозащитником. Кстати, это он через общих друзей рекомендовал меня в журнал в тот трудный для меня момент, когда я никуда не мог приткнуться со своим «волчьим билетом». Сам он закончил Институт внешней торговли, был по профессии экономистом, но страстно любил литературу. Его жена Наташа училась в Рязани у Солженицына. Когда Лёва написал «крамольную» книгу, повесть-очерк «Технология чёрного рынка, или Крестьянское искусство голодать», Александр Исаевич сделал к ней предисловие. Книгу с этим предисловием отослали за кордон. Она была переведена на английский и итальянский языки, передавалась радиостанциями «Свобода» и «Голос Америки». Но к этому времени Лёва уже ушел из редакции. Будучи автором неподцензурных произведений и понимая угрозу ареста, он не хотел подвергать опасности товарищей по работе. Стал заниматься репетиторством, как и мой дед когда-то, готовил абитуриентов. По русскому языку и литературе. У них жил попугай, который временами выкрикивал «Тургенев», «Чехов».

      В один прекрасный – нет, чёрный день в марте 1985 года нам из телефона-автомата позвонила его жена Наташа и сказала, что Леву забрали. Мы с Галей в это время собирались в гости к нашим друзьям Сенокосовым. Юра – очень яркая неординарная личность, ученый, философ, историк философии. У него в доме всегда собирались интересные люди. Вот и в тот вечер к нему приехали какие-то французские журналисты, их приятели, оказавшиеся проездом в Москве.

      Лёвин арест взбудоражил друзей. У него осталась семья – жена с двумя дочками, старшая, Сонечка, художница. А вскоре забрали и Наташу, отправили в психиатрическую больницу. Девочки остались на попечении бабушки, её мамы. Но друзья не бросили опальную семью. Мы постоянно, как говорится, скидывались, Юлия Абрамовна Добровольская – она уже жила в Италии – собирала для девочек какие-то вещи, детскую одежду и присылала в Москву со своими друзьями.

      Лёву по статье «Антисоветская агитация и пропаганда» приговорили к шести годам лагерей и пяти годам ссылки. В феврале 1987-го вместе с большой группой политзаключённых он был помилован и выпущен из лагеря. Когда Горбачев позвонил Сахарову и освободил его из горьковской ссылки, Андрей Дмитриевич ответил: «Спасибо за внимание, но я хочу вам перечислить людей, которые сидят по политическим статьям». И Горбачев сказал: «Вы не перечисляйте, вы просто передайте список». В этом списке был и Лева Тимофеев. Помню его возвращение. Он вернулся – дома никого не было. Позвонил, сказал: «Вот приедешь из лагеря, а дома никого нет». Он был в робе, только без номера. Еще помню, у него были газеты в ботинках – для тепла.

      Как все зэки, первое время Лёва не мог приспособиться. Я помню, как повез его в Болдино на пушкинские чтения. Он вставал в четыре утра и делал гимнастику. В Болдино он привез доклад «Религиозные мотивы в “Евгении Онегине”». Местное начальство, что-то заподозрив, спросило – а что это за Тимофеев? И Сергей Александрович Фомичев,