«Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы. Алексей Букалов

с уважением рассказывает историю Ибрагима («Он роду не простого»… «Он сын арапского салтана»), то и сам царский арап мог бы повторить полные достоинства и гордости за предков слова Отелло:

      Я – царской крови и могу пред ним

      Стоять как равный, не снимая шапки.

      Семьей горжусь я так же как судьбой232.

      Что же до ревности, то она, конечно, «бурлит в африканской крови» Ибрагима, но все же и он, как Отелло, вспомним – «не ревнив – напротив: доверчив». И когда приходит горькая весть об измене возлюбленной, «какие чувства наполнили душу Ибрагима? ревность? бешенство? отчаяние? нет, но глубокое, стесненное уныние» (VIII, 15). Ибрагим тоже доверчив. Как Отелло. Как доверчив был Пушкин.

      Образ арапа занимает совершенно особое место в пушкинском романе не только благодаря родственным связям его прототипа с автором. Арап – это человек «со стороны», идеальная «точка наблюдения» за событиями, развертывающимися в столицах Франции и России в первой четверти XVIII века. Он выбран в герои по принципу «нет пророка в своем отечестве», он свободен от связей, он способен совершать поступки233.

      Арап – изгой, фигура трагическая и уже поэтому полнокровная, живая. И хотя он один из многих иностранцев на службе у Петра, все же судьба у него особенная – дважды похищен, крещен, лицом черен. Все это Пушкин понял чутьем художника, хотя и не мог знать отчаянных строк из написанного по пути в Сибирь собственноручного письма А.П. Ганнибала всесильному А.Д. Меншикову: «Не погуби меня до конца имене своего ради и кого давить такому превысокому лицу такого гада и самая последняя креатура на земли, которого червя и трава может сего света лишить: нищ, сир, беззаступен, иностранец, наг, бос, алчен, жаден; помилуй, заступник и отец и защититель сиротам и вдовицам…»234.

      Пушкин в «Пиковой даме» привел любимые им дантовские строки о горечи чужого хлеба и тяжести ступеней чужого крыльца. Внимательные читатели не без основания предположили, что эти слова в равной степени относятся и к Лизе, сироте-воспитаннице в чужом доме, и к Германну, немцу-чужестранцу в русской столице235.

      Добавим, что эти же слова можно применить и к Ибрагиму, чей хлеб труден и горек на чужбине.

      Чернота – проклятие. Это представление восходит к библейской легенде о Хаме, который был проклят, сделан черным, обречен на рабство, как и сын его Ханаан и его потомки «по племенам их, по языкам их, в землях их, в народах их»236.

      Известный современный африканский историк Шейх А.Диоп (Сенегал), доказывая величие культуры народов негроидной расы в доколониальный период, генетически связывает ее, опираясь на эту библейскую легенду, с древней египетской цивилизацией237. «Чернота ассоциируется с дьяволом», – подмечает Диоп.

      В Словаре Вл. Даля слово «черный» имеет, среди прочих, значения: «нечистый, дьявол, чорт» (и далее «черные книги» – содержащие черную науку, чернокнижие, волхованье, при помощи нечистого, черного духа и пр.)238. Суеверные люди и в наши

232

Там же. С. 290.

233

Отмечено Ю.М.Лотманом в докладе на конференции, посвященной 150-летию «Пиковой дамы» (Москва, Музей А.С.Пушкина, 5 декабря 1984 г.). См. также: Абрамович С.Л. К вопросу о становлении повествовательной прозы Пушкина // Русская литература. 1974. № 2. С. 59.

234

Цит. по: Соловьев С.М. История России с древнейших времен, кн. Х, М., 1963. С. 91.

235

См.: Михайлова Н.И. Ораторское слово в «Пиковой даме». В сб.: Болдинские чтения. Горький, 1985. С. 116.

236

Библия. Книга Бытия. Гл. 9, 10. Ряд африканских и негритянских ученых усматривают в этой легенде корни «религиозного расизма».

237

Критика этой концепции дана в работе Ж. Сюрэ-Каналя «Африка Западная и Центральная». М., 1961. С. 59–62.

238

Даль Вл. Толковый словарь живаго великорускаго языка. Т. IV М., 1982. С. 594.