Египетский дом. Алла Дубровская

3. Я под козырек: будет сделано, а что я еще могла сказать? Мне до пи^*ы дверца, что там и для чего. Сергей Афанасьевич наш куратор. Я еще сама тут техником–смот рителем была, а он уже курировал нашу жилконтору.

      В ее рыбьих глазах промелькнуло подобие сочувствия.

      – Ладно. Я ему позвоню и скажу, что у тебя истерика. Мол, нервная система неустойчивая, человек ненадежный. Молодая еще, шум подняла.

      – И он от меня тогда отвяжется?

      – Вот чего не знаю, того не знаю. Эти люди так просто не отвязываются.

      – Ольга Павловна, миленькая, – заплакала Женечка, – позвоните. Не могу я его видеть, я отравлюсь, если он ко мне опять придет.

      – Сказала – позвоню, значит, позвоню, – закончила разговор Ольга Павловна.

      Женечке ничего не оставалось, как подняться со стула и удалиться. Но странное дело, вернувшись к поджидавшей ее Татьяне, она не испытала ничего, кроме безразличия. Ей и страшно–то больше не было. Теперь она и сама могла отказать Сергею Афанасьевичу. И сделать это спокойно и равнодушно. Больше ни о чем говорить не хотелось. Навалились усталость и безразличие.

      – Ну–у–у, Игнатова, – разгадала ее состояние Танька. – Тут надо будет выпить. До одиннадцати–то часов дотянешь?

      Но выпить на рабочем месте в рабочее время не удалось. Пришлось заниматься какими–то неожиданными делами.

      Вечером Рогина пришла на Чайковского с двумя бутылками «Ркацители». Игнатова достала из холодильника творожный сырок и брусочек сливочного масла. Отварили яйца вкрутую. Нарезали сайку. Открыли банку с минтаем, расковыряв крышку тупым ножом. Сухое разлили в мамины фужеры. Выпили и тут увидели клопа, ползущего по стенке над головой Татьяны. Женечка с визгом сняла и с хрустом раздавила мерзкое коричневое тельце в кусочке газеты. Пришлось переворачивать и осматривать старый диван. Пара точек красовалась в его деревянном основании. Хлорофосом решили заливать на выходные, до которых было еще три дня. Снова выпили, но почувствовали себя как–то неуютно. Танька начала чесаться, задирать кофточку и искать укусы на теле. Хорошо уже не сиделось. Быстренько допили бутылку, собрали остатки закуски и проходными дворами ломанули к Татьяне на Воинова.

      – А я тебе так скажу…

      Вторая бутылка «Ркацители» была почти выпита. Голова у Женечки приятно кружилась.

      – …мужиков ненавижу, – вернулась к своей излюбленной теме Татьяна.

      Женечка совершенно не могла поддержать разговор в этом направлении. Она не испытывала ненависти ни к одному мужчине. Неприязнь была самым сильным чувством, на которое была способна ее душа. Хотелось говорить совсем о другом.

      – Таня, – осторожно начала она, – я когда на коленях у Кирилла Ивановича сидела, ну, он посадил меня, чтобы успокоить. Он не приставал. Честно. Я, знаешь, что–то почувствовала, только не смейся, что–то там подо мной зашевелилось у него. Это что, так должно быть?

      Рогиной потребовалось какое–то время для осмысления сказанного подругой. Но, вопреки ожиданиям Женечки, она не зашлась похабненьким своим