.

складки возле губ, лоб перерезали морщины.

      Было время, когда я любила его. Очень. Наверное, и сейчас люблю, не зря сердце колотится, так что того гляди выскочит, а душу щемит острая жалость. К нему или к себе, поди разберись.

      Я присела перед ним на корточки и уткнулась лицом в его колени.

      – Что ты делаешь со своей жизнью? – тихо спросил он. У меня разом заныли все зубы. Чего я совсем не выношу, так это разговоров по душам, особенно если сказать друг другу нечего. – Ты еще совсем девчонка, – продолжил он со вздохом, точно это обстоятельство сильно его печалило, – а посмотри, на кого похожа? Таскаешься по кабакам в компании каких-то дегенератов, с этой нелепой таксой… Скалишь зубы и радуешься своим дурацким шуткам.

      – Иногда у меня неплохо получается. Один тип сказал, что у меня есть чувство юмора.

      – Он дурак.

      – Ясно.

      – Кому и что ты хочешь доказать? А?

      – Ладно, прости, – попросила я покаянно. Он взглянул мне в глаза, я тяжко вздохнула и поспешно отвела взгляд. – Будем считать, что поговорили. – Я поднялась и сделала шаг в сторону, он схватил меня за руку.

      – Что с тобой происходит? Что? Да поговори ты со мной, черт тебя дери… – Он даже голоса не повысил, но лучше бы заорал. В его словах была боль, настоящая, такое не сыграешь, хотя Дед, конечно, мастер. Я потерла нос и решила его озадачить.

      – Вот ты умный, – сказала я печально. – Скажи, зачем все это? Я, ты… вообще все?

      – У тебя что, переходный возраст? – нахмурился он. – Что ты дурака валяешь?

      – Я не дурака валяю, я смысла не вижу. Ни в чем.

      – Какой, к черту, смысл? Ну-ка, иди сюда. – Я сделала два шага и уперлась ногами в его колени, и мы некоторое время пялились друг на друга без всякой пользы, потом он встал, обнял меня и убежденно сказал: – Я искалечил твою жизнь. Я во всем виноват. Если бы не я…

      – Лучше еще раз врежь, – пресекла я его попытки запудрить мне мозги, – только чепуху не болтай. При чем здесь ты? У меня скверный характер, все мои неприятности из-за этого. Насчет смысла жизни я загнула, чтоб позлить тебя. Больше не буду, честно. Снимай плащ, я тебя чаем напою. У меня есть варенье, черничное. Ты же любишь…

      – Детка, – позвал он. Не помню, чтоб он звал меня иначе, впрочем, он всех своих баб так зовет, чтоб не путаться, – у меня, кроме тебя, никого нет. И никогда не было. Ты знаешь. Если б я мог… если б я только мог все вернуть… я бы никогда… Я тебя слишком любил, до одури. Проще было убить, чем отдать другому. Если б не сглупил тогда, катал бы на спине твоих детей и радовался своему счастью, а теперь смотрю, как ты вгоняешь себя в гроб, и ничего не могу сделать. Такое и врагу не пожелаешь.

      Он меня растрогал, я даже заревела, что уже давно за мной не водилось, уткнулась в его грудь и рыдала, а он гладил меня по спине, и в глазах его стояли слезы, самые что ни на есть настоящие. Конечно, он меня переиграл, он всегда все делал мастерски. Я знала, что верить его словам и его слезам так же глупо, как надеяться увидеть прошлогодний снег, но не поверить не могла. Тут уж, как говорится, ничего не поделаешь. Любопытно, вот сейчас,